Ты забыла свое крыло

Я стал биться в ворота и раскачал их довольно сильно. Вряд ли это понравится коменданту, если он не спит. Но вряд ли он спит, и я его понимаю. Боюсь, что даже нецензурная лексика идет в ход — и его нельзя осудить при этом. Это я бормотал, чтобы не услышать, не дай бог, звук отъехавшего мотора. Стук каблучков. Вбежала. Тут тоже был хитрый прорез, да еще полная тьма, но мы попали куда надо — и отперли. Ворота отъехали. Ну есть в жизни счастье — такси стоит! Еще чугунная витая калитка, ведущая на тротуар.

— Все! — скомандовала она. — Грузи чемоданы. Я побегу вставлю ключ в дверь. Как договаривались.

Она умчалась опять. Открыв калитку в металлической ограде, к счастью незапертую, я выкатил чемоданы, вытащил сумки. Всегда, на что-то неземное надеясь, берешь кучу красивой одежды, а ходишь в одном!

Шофер был такой темный — не сразу увидел его.

Мы загрузились. Господи! Где же Римма? Не упала ли в темноте с лестницы? Не хотелось бы!

Наконец захлопнув деревянные ворота — щелчок! — выскочила Римма. Хотела сесть на переднее сиденье, но водитель указал — только на заднее. У них так! Римма быстро уселась.

— Ну чего ты стоишь? Садись в темпе.

Я сел. Шофер-невидимка рванул с места.

— Стоп! — вдруг произнесла Римма.

Водитель, что-то вымолвив, резко тормознул.

— Что-то забыли? — совершенно спокойно спросил я.

— Калитка распахнута, — сказала она.

— Я сбегаю! — предложил я.

Комендант, если он смотрит сейчас в окно, думаю, одобрит. И после будет вспоминать о нас с теплотой.

— Сиди. — И Римма выскочила.

Процокали ее подковки. Проскрипела калитка. И снова хлопнула дверка такси.

— Ну все. Поехали, — сказала она. Даже не запыхалась.

Шофер рванул с места, я бы сказал, с каким-то остервенением. Мы с Риммой потерлись плечами. Мы молодцы. Военная ее выучка оказалась как нельзя кстати. С ней не пропаду. «Или как раз пропаду!» — подумал я лихо. И «лихо» как раз сбылось.

— Ну, так! — скомандовал я. — Любуемся напоследок Парижем!

Но это не вышло. Город этот на освещение скуп.

Париж — он каждый раз разный. Когда я был в Париже впервые, при советской власти еще, увидеть удалось значительно больше. Мы посетили Лувр, Орсе, Бобур, музей Родена. Нас, спаянную компанию вольнодумцев (вполне небрежно, кстати, прошедших комиссию райкома), веселых и пьяных, возили на автобусах от и до, и Париж казался городом музеев и роскоши. Был среди нас зам по идеологии, как мы его называли, руководитель группы, парторг и метранпаж типографии имени Володарского, неглупый, кстати, мужик, прекрасно понимавший, что не стоит ему учить ушлых писателей, как жить, — сами разберутся. И мы разобрались. А я, как и во всех наших поездках, носил звание «зам по наслаждениям». И хотя был в Париже первый раз, безошибочно определял, куда лучше, в какое кафе и на какой стриптиз нам пойти. И — ни одной проблемы!

И ни перед кем мы тогда, в восемьдесят четвертом году, не отчитывались, ни во время поездки, ни после, а сейчас словно отчитываемся, причем перед кем-то злым и глупым!

Когда салон наш изредка озарялся, я видел в профиль яростное ее лицо, ее взгляд, вперившийся в экранчик. Посылала-получала, вела с кем-то непрерывный бой короткими очередями.

Почему, кстати, только короткое и только злое? Вовсе не электронное засилье, которое все в этом обвиняют, причина того. И даже не политика. И даже не экономика: мол, так сейчас загружены все, что некогда думать. Нет. Просто лень. И распущенность. Хорошее надо делать, вкладывать силы и душу. А так — капнул, как голубь. И все. Ты уже автор.

Нас озарили роскошные витрины «Галери Лафайет». В Париже уж надо было хоть чего-то купить! Хотя бы маек. Да трусов-парусов!

Потом пошла тьма, и мы оба вырубились, сначала она, потом я. Находились в какой-то полудремоте, стучась головенками. И одновременно очнулись.

Что это? Северное сияние? Это навряд ли. Это же светящийся стеклянный аквариум аэропорта имени де Голля. Ну, слава богу! Доехали! Но не говори «гоп». Вот так-то, на гоп, все и получилось! Мы почти врезались в белую полицейскую машину, на размышление было меньше секунды, но за это время произошло несколько событий.

Полицейские, проснувшись в машине, замахали нам: «Нельзя!» Чрезвычайное положение у них.

В аэропорт, значит, нельзя, а куда можно?

Наш водитель-невидимка мгновенно вскинул средний палец вверх могучим международным жестом, и он как раз виден был крупно и очень хорошо на фоне казавшейся небольшой полицейской машины.

Послышалось знакомое клацанье, и я увидел озаренное, абсолютно счастливое ее лицо.

— Сняла! — радостно шепнула она. И показала экран: могучий черный палец на фоне миниатюрной белой машинки. — И знаешь, как назову? «Черным вход запрещен!»

Я не успел ничего ей сказать, потому что свернули на крутой пандус и помчались куда-то вверх. Взлетаем, что ли?