Ты забыла свое крыло

— Иван-царевич на сером волке?

Народное творчество. Программа детского сада. Неужели и это «психопродукт»? — вдруг испугался я. Зря, наверное, сказал?

— ...Нет, не царевич! — усмехнулся он. — Комиссия! Международная! Комиссии эти уже замучили нас! «Не нарушаем ли мы прав умалишенных, не содержится ли здесь кто-то как узник режима?!» Уверен, за этой возвышенной болтовней — крупные дилеры стоят, которым лишь бы нас разогнать и захватить помещение... Кстати, там и Алена Дмитриевна была.

— И Алена Дмитриевна?!

— Да. Ну я, конечно, «поляну» накрыл — все как положено... Устал я уже от этих «полян». И вдруг врывается на наш междусобойчик наша Яна, она же Анжела — и делает громкое международное заявление: оказывается, ее здесь держат за то, что она хочет свободно и независимо реализовать свои трансгендерные права, чувствовать себя мужчиной, и мы преследуем ее за это и держим в психушке. Гениально! Интервью, сенсация... и ее куда-то увозят на шикарной машине.

...Ясно, понял я. И прямым ходом — ко мне, раскрепощать ее после уз посттоталитаризма! Махнулись с ней местами проживания — как в том грустном сне! Рассказать? Но здесь, думаю, любое высказывание твое сразу подшивается к диссертации борисывычевой. И всё, ты уже — экспонат.

— ...и думаю, — продолжил Борисыч, — в какое-нибудь хорошее место ее отвезли. Будут раскручивать ее как знамя свободы... на фоне душной и репрессивной постсоветской психиатрии. Сейчас это рядом и сплошь. Так что не надо тут мне... устраивать митингов. Хватило одной! Вы уж не покидайте нас. Слишком громко тут... дверью хлопают, уходя!

— Не волнуйтесь, — я понял его. — Если я уйду, то тихо, деликатно... По-английски.

— Ну нет уж! Если вы уйдете от нас, то исключительно по-японски.

— Как?

— А так! — сделал оттопыренным большим пальцем правой руки быстрое лунообразное движение по животу и зверски скрипнул зубами. — Харакири! — пояснил он. — Фактически харакири сделаете себе! За вами полетит вслед такой диагноз, что все будут шарахаться от вас! Поэтому разойдемся мирно... когда я скажу.

— Лады! — сказал я и даже решил шлепнуться с ним ладошками, как с Валерой, и он позволил, хотя долго после этого вытирал руку платком.

— Ради вас мы не можем менять устоявшейся процедуры, — уже дружески произнес Борисыч. — Я терпеливо провожу все обследования. Ради вас я внедряю свои новые методики.

— Слежу с неослабевающим интересом...

— Я пишу докторскую!

— ...надеюсь быть приглашенным на банкет.

— Так что вы мне не мешайте! — улыбнулся он. — А то знаете, в психиатрии есть и более сильные методы. Хочу с вами поделиться... как с будущим нашим Данте.

— Нет! Данте я не ваш!

— Наш, наш.

— Нет.

— ...Но все же послушайте одну страшную историю. Не примите к себе. Так вот. Был тут у нас один. Настоящий зверь. Убил четверых. Но судом — теперь там тоже, знаете, веяния — был признан невменяемым и отправлен к нам. Ну уж извиняйте! — почему-то поклонился мне. — За решеткой содержался.

— Не верю.

— Напрасно. Так вот — к счастью, а для него, я думаю — скорее к несчастью, оказался он гражданином другой страны. Прежде входившей в СССР. И по всем законам положено депортировать его туда. Тем более тут он всех терроризировал, включая персонал. Но как его депортировать? Тут он у нас почти все время фиксированным был — в смысле пристегнутым. А как везти? Он любой конвой растерзает. Да еще пассажиры!

— Пассажиры чего?

— Не важно чего. Поезда, самолета. Представляете?

— Приблизительно.

— Ну, посоветовались с тамошними коллегами по скайпу — естественно, все прекрасно по-русски понимают, — и в результате говорят: «Делайте овощ!»

— Как?

— Ну, существует такой термин — когда человека в бесчувственный овощ превращают специальными средствами. И в таком виде транспортируют. Ну, вы немножко прошли через это, — заметил вскользь. — Ну и в таком состоянии он остается. Устраивает вас такое?

— Нет. Меня можете депортировать только в Сочи. И в виде цветка.

— Ну зачем вам в Сочи? — сделал плавный жест рукой, указал на роскошные цветы по окнам. — У нас тут и так цветник. Первое место замечу вскользь, на смотре-конкурсе... А к вам пока применяются щадящие лекарства. Щадящие ваш интеллект. Но в нашем отделении есть и сторонники сильных средств. Не примите за угрозу! Ну что, дать вам бумагу с карандашом?

— Нет!

— Ну, тогда извините! У нас тут в некотором роде производственное объединение. Трудовая терапия. Так что завтра с утра, в восемь тридцать, пожалуйте на наряды... распределение на работу.

— Представьте, это слово я знаю.

— Может, работа вам грубоватой покажется...

— Да нет! Что вы! Я вырос тут, на конюшне! Отец силой меня оттуда уводил! У меня одна только просьба... можно сделать один звонок? Хочу Алену Дмитриевну поблагодарить за лекарства. Мобильник мой можно на секундочку?

— Она у меня забита, — дружелюбно сказал он. — Звоните с моего. Только недолго.

— Секунда!

Я поглядел на экран. Так, Алена Дмитриевна... А вот и Валера! Нажал.

— Аллооо! — на весь кабинет разнесся бас.

Борисыч изумленно поднял брови.

— Валера, я тут на Красной Даче оказался! Выручай.

Борисыч резко потянулся ко мне.