Ты забыла свое крыло

Понял наконец! Разглядел! Длинный ряд зарешеченных «воронков» и вдоль них эти... рыцари. «Тема» на их фоне выглядела бедно — небольшая толпа у Гостиного Двора с лозунгами на транспарантах. Пошел к ним, прочел. Речь шла о справедливости. Я сказал, что уважаю их лозунги, но тут вот как раз бандиты грабят женщину, надо помочь. Реакция была неожиданной.

— Менты прислали? — произнес тонкогубый молодой человек.

— Стыдитесь! Ведь вы уже седой! Подумайте о Боге! — вскричала девица.

— ...стоите тут! — пробормотал я.

Оплеванный, пошел. Угодил между жерновов! Осталось ли вообще живое добро — или оно теперь есть только на лозунгах? Обернувшись, я чуть не заплакал, увидев, что несколько человек все же за мной идет. Сумочка мамы с ребенком была уже у «тех», завязалась потасовка. «Беспорядки» стронули «рыцарей» с места. Грозно пошли.

— Не ваша тема! — Я встал у них на пути.

И услышал молодой и даже веселый голос:

— Да. Подвижный батя! Пакуем?

Теперь я с гордостью этот угол прохожу.

В поезде вдруг дочурка приснилась. Смеялась: «Батя! Ты, говорят, книжку про меня написал? Наврал небось все?» Чуть было не вырвалось: «А у вас там разве ее нет?» Еле удержался. «Ну давай, батя! Ты хотя бы сейчас меня прославь!» «Стараюсь, Настя!» — сказал.

Очнулся — платформа. Бодро шагал, в ритме песни «Утро красит нежным светом! Стены древнего Кремля! Просыпается с рассветом! Вся советская земля!»

Рановато прибыл. Коротая время, патриотично загорал на Красной площади. Когда ступни устали — на коленях стоял. Довольно долго. Но вдруг — почесался! Это, наверное, ошибка?

Вошел наконец в зал. Правда, не в Кремль, как можно было подумать, отслеживая мой маршрут, но — здание величественное — ГУМ. Все сияет! Финал премии «Честь и слава» — от сферы бизнеса. Поднялись все на сцену. И Валентин тут. И Серж. И каждый — в свою книжку вцепившись.

— Ты чего, падла, как неродной?! — облапил какой-то толстяк, борода лопатой, лица не разглядеть. — Зазнался?

— Никак нет! — пробормотал, протрезвившись.

Кто же не знает его! Гигант-медиамагнат. Бобон наш. Раньше было его лишь «жорево, порево и шорево», а теперь вышел на высокое.

— О! У тебя книжка! Подари!

Ухватил толстыми пальцами книжку, которую я про дочурку написал.

— Нет, нет! — бормотал я. И тянул книгу.

И тут защелкали блицы! В конце концов, ее вырвал, но поздно: на всех фото все равно вышло, что это я впихиваю Бобону ее. И не было СМИ, которое бы эту фотку не опубликовало. Правда, когда я, запыхавшись, книжку свою все-таки отнял, Валентин сухо сказал:

— Наконец-то ты нашел в себе мужество что-то совершить!

Не нашел, однако, мужества ему врезать! Он же эту премию и получил. За сочинение «Харизма царизма».

«Харизма твоя кирпича просит!» — как говорил Жос.

А я ехал себе на эскалаторе... Не у тех искал утех!

После бесконечных пересадок в метро надеялся отдохнуть хотя бы на вокзале, «протянуть ноги», но не получилось: центральный зал, где раньше рядами стояли стулья, завешан какими-то рогожами, покрытыми известкой. Хотел в маленький зал наверху, но он забит, причем «понаехавшими издалека», переполненный и, кажется, платный: какой-то «пятнистый» хмырь нагло развалился на стульчике перед входом. В результате — полтора часа я стоял. Вот где нам надо было проводить наше награждение — тут бы каждый себя и показал! Забота о людях проявлялась тут в громогласных объявлениях: «В целях вашей безопасности, если видите оставленные вещи, немедленно сообщите...» И вокруг — полно безхозных вещей, хозяева то ли вышли покурить, то ли... Но никто в полицию не бежит. Все устали и суетиться не в силах.

Премия «Честь и слава»... И порою мере-щы-ца, что ты этой награды достоин! Но это чувство мгновенно испаряется здесь: какие еще «честь и слава», если тебе негде даже присесть, и ничего не изменишь, и никому не докажешь! Можно, конечно, потрясти «крутыми корочками» и чего-то добиться (лично для себя). Или — вообще здесь никогда не оказываться! Но нормальному человеку даже мечтать о таком неловко: что я — не как все?

Долгожданное объявление о посадке воспринимается уже как счастье: вот как нас делают счастливыми! В плацкартный вагон входишь как в пучину, сразу все обрушивается на тебя: множество лиц, гамма запахов, разнобой голосов. Сел и только хотел с облегчением «протянуть ноги», как тут же небритый «гость Москвы» обратился с полки напротив:

— Слюшай, дарагой! Посмотри за вещами! Нада тут схадыт! Спасыбо! — И, не дожидаясь согласия, ушел. Однако за вещами его — черная сумка, целлофановый пакет — пришлось последить, да еще как! Пять минут до отъезда. Четыре. Две. Но на призрачно освещенной платформе за окном он так и не появился. Все! Поезд, скрипя пружинами, тронулся. Вот! Те самые «оставленные вещи», про которые говорил репродуктор. Выскочил в тамбур. Холодно и накурено, но, может быть, перегородки спасут? Да нет, навряд ли они сразу взорвут, сначала дадут поезду разогнаться — так больше жертв. Боже, о чем я думаю! Ну а как же?

— Вы знаете, — остановил я развеселую проводницу, — рядом со мной пассажира нет, а вещи оставил!