Ты здесь? (СИ)

Разум так и норовит нашептать что-то нехорошее. Я же отчаянно желаю, чтобы он, наконец, замолчал. Но не выходит, и я начинаю злиться на свою беспомощность и неуверенность, не решаясь заводить разговор о том столкновении первым. Наверное, потому что боюсь услышать то, чего слышать на самом деле не хочу. Как и признаваться в том, что, подобно шпиону, подглядывал за развернувшейся картиной, которая никаким образом меня не касалась. Тогда почему я продолжаю задумываться об этом? Почему никак не могу отпустить и забыть? Хороший вопрос.

Дело в том, что страх правды наводит паранойю и делает жалким.

Таким я ощущаю себя даже сейчас, наблюдая за Айви или пытаясь сосредоточиться на переводе. И, вроде как, стараюсь казаться безучастным, постоянно отвлекаясь на мелкие детали, но не получается. На языке вертится множество несказанных вслух слов, выжигающих на коже «слабак» и «трус». Слабак — потому что не могу себя пересилить, ну, а трус — само собой подытоживающее.

— Так что? — она оборачивается, отложив нож в сторону. Темные волосы липнут к чуть влажным щекам и мне хочется дотронуться до них, убрав за ухо. Не первый раз ловлю себя на подобной мысли, но впервые чувствую, что это не просто желание ощутить, например, мягкость волос, а заставить Айви почувствовать хоть что-то. — Почему именно французский?

Она склоняет голову вбок, и я не могу сдержать улыбки. Закусывает край губы, с интересом заглядывая мне в глаза. При желтоватом отсвете зрачки чуть расширены, а серые синяки под загорелой кожей вырисовываются четче, чем при дневном, но, несмотря на все эти мелкие изъяны, сердце все равно пропускает удар.

Я задумываюсь.

— Не только из-за того, что он является языком любви. Во-первых, его звучание — любая фраза, даже ругательная, произносится довольно красиво. А во-вторых, потому что моя мама с детства была влюблена в Париж, мечтая побывать во Франции. Вот и я, лелея её мечту, хотел того же. Плюс, у французов неплохой кинематограф, так что смотреть фильмы без субтитров — круче, чем с ними.

— Мой папа имел французские корни, — произносит она, присаживаясь рядом. — Изначально мать назвала меня Иви, но я никогда не любила это имя, пускай с ним фамилия и имела очень красивое звучание. Айви, в сочетании с Виардо, на слух воспринимается иначе.

— Айви Виардо, — я пробую каждую букву губами. — Айви само по себе звучит красиво и подходит тебе больше, чем Иви. Ты словно… олицетворяешь свое имя. Яркая, неординарная, выбравшаяся из какой-то модерновой сказки с этими своими татуировками, пирсингом, даже с манерой речи.

— Это такой способ сказать «ты странная»? — она изгибает бровь, ухмыляясь. Я облизываю губы, машинально потирая рукой шею — всегда, когда волнуюсь, начинаю теребить именно загривок. — Что ж, тогда ты попал в десятку.

— Не странная, — поправляю, уверенно заглядывая в глаза. — Ты не странная, Айви. Ты — необычный клубок, который не каждый сумеет распутать. Потому что снаружи он черный, с шипами, что усложняет задачу, а внутри него — гамма различных цветов. И их яркость зависит только от умелых рук того, кто неплохо справляется с вязанием.

Её щеки — возможно из-за жары, а возможно из-за сказанных мною слов — покрываются легким румянцем. Пухловатые губы расплываются в теплой улыбке, заставляя сердце пропустить еще пару ударов, сбиваясь с привычного ритма.

— Это… весьма необычный комплимент. Но я его приму, надеясь на то, что с нитками ты управляешься лучше, чем с карандашами.

— Призраки, между прочим, тоже могут обижаться, — усмехаюсь я. Айви смеется, перелистывая слайд на ноутбуке.

— Ты ерничаешь? Это забавно. Я хочу знать больше таких сторон. Слышать шутки, видеть то, как улыбаешься, потому что большую часть времени ты больше думаешь, чем говоришь.

Спроси её, — противно тянет внутренний голос. — Спроси её о Брюсе. Ты же знаешь, что она говорит это, потому что считает тебя другом. Или потому что ей тебя жалко?

Заткнись! — шиплю я, надеясь прервать очередную порцию едких замечаний своего эго. Оно, впрочем, не намерено успокаиваться, и это злит еще больше.

Откуда во мне это чертово собственничество? И почему я позволяю сознанию снова подкидывать нежелательные воспоминания, которые начинают душить? Ведь это неправильно — переиначивать картину увиденного.

Ты сам её переиначиваешь, — гулко отзывается эго. — Мне незачем заниматься подобным. А вот ты продолжаешь. Сам, без моей помощи, взывая к совести и об нее же обжигаясь. Ну и как оно?

С шумом выдыхаю. Айви слегка теряется, не понимая, что происходит.

— Я сказала что-то не то?

— Нет, — покачиваю головой, поднимаясь с места. — Все в порядке. Я просто… просто немного устал и хочу побыть один. Давай закончим с переводом завтра. Поешь и ложись.

— А ты? — она вскакивает следом, недоуменным взглядом поглядывая на меня.

— Призраки не спят, помнишь? — улыбаюсь, покидая кухню.