Ты здесь? (СИ)

— Или поцеловать Фиби, — я слышу, как горько Айви усмехается. Зря я подумал об этом, зря она это озвучила — слишком неприятно и стыдно оглядываться сейчас назад. Но Айви не отступает, старается улыбнуться так, чтобы меня не расстроить. — Все в порядке, я сама завела этот разговор, так что тебе незачем чувствовать вину. Мы встретились уже после того, как ты закончил свою историю с Фиби. Ты так и не рассказал, что именно тебя побудило это сделать.

Я удивленно заглядываю в глаза Айви, не понимая, к чему весь этот разговор. Конечно, женский интерес — довольно сомнительная вещь, что зачастую приводит к огромному количеству проблем из-за вылитой на свет правды, однако сейчас…

Догадка не сразу доходит до воспалённого вопросами мозга. Внутри зарождается новое, теплящееся чувство, от которого начиная с кончиков волос и заканчивая кончиками палец, струится жар — недалеко и до того, что начнется настоящий пожар. Дело в страхе, что кружится не только над её головой, но и моей. Вот только я отметаю его в сторону, все еще веря в благоразумие собственной судьбы — уж слишком хочется увидеть, что будет дальше. А она не может, потому что слишком привыкла, привязалась к тому, к кому не следовало.

— Я никогда не любил Фиби, — признаюсь я, прямо смотря на Айви. — Держать её подле себя после того, как мы разъехались было бы глупо. Расстояние, её попытки спасти эти давным-давно умершие отношения… они ведь с самого начала казались мне обреченными, вот только признаться себе в этом я боялся до последнего. А когда уехал, понял, что незачем за это держаться. Хотя бы потому что Фиби была лучше меня, не боясь выразить то, о чем думает и что чувствует на самом деле.

Я замолкаю. Говорить о Фиби не хочется, хотя бы потому что сожаления и так время от времени сжирают меня изнутри. Но это не самая главная причина, по которой возвращаться к прошлым отношениям нет никакого желания. Передо мной сейчас именно Айви — та, кто с легкостью заполняет все, что было до моей смерти. Абсурдно, конечно, встретить первую любовь после смерти, но…

Не могу поверить, что и в самом деле признался в этом. Первая любовь. Лю-бо-вь — я растягиваю это слово на языке, провожу им же по губам, пытаясь осознать всю серьезность собственных чувств. Неужели я и правда…

— Думаю, она тоже это понимала, — Айви резко врывается в мои раздумья, отгоняя лишнее в сторону. — Но хотела держаться рядом, чтобы дать тебе возможность почувствовать. Знаешь, женщины довольно сердобольные существа, которым важно знать, что их любят и самим проявлять любовь, заботу, опекать того, кто важен. Нами движет не только сочувствие в той или иной ситуации, это похоже на материнский инстинкт, когда хочешь сделать человеку хорошо, чтобы он позабыл о всевозможных тяготах жизни рядом с нами. Я и сама испытывала это чувство не единожды, но в моем случае человек этого мало заслуживал. Он брал, давил на жалость, прикрывался проблемами и заставлял меня проникаться ими, двигая ситуацию так, как ему того хотелось. Так что не думаю, что ты был таким, Лео. Ты просто искал того, кто может подарить тепло, как делала это мама, когда становилось плохо. И Фиби стала таким человеком. В том, что ты не смог до конца проникнуться к ней теми же чувствами — не твоя вина. Человеческое сердце сложная штука, невозможно объяснить, почему и за что именно оно способно полюбить человека.

Сожаления, тяжкий груз которых сдавливал плечи, резко рухнул куда-то за спину. Все те мысли, все попытки извиниться перед Фиби в моей голове выглядели жалко, но были по-настоящему искренними: я хотел, чтобы эта ноша перестала наконец давить на меня, вызывая огромное количество ненависти к самому себе. Все, до сказанных Айви слов, напоминало мне об этом, вгрызаясь в совесть раз за разом. Даже после смерти я продолжал испытывать стыд и боль за то, что так и не сумел ответить Фиби тем же, чем она отвечала мне.

И пускай мне порой было тепло от того, что я помнил о наших с ней моментах, после этого снова наступала боль — моральная, истощающая, разрывающая на части. Я корил себя за поступки, за мысли, за то, что не относился к ней должным образом, позволяя себя холодность и односторонность. Все до сегодняшнего момента кровоточило во мне, как одна сплошная пробитая до ребер рана. И только благодаря Айви она стала потихоньку затягиваться, будто кто-то с легкостью сшивал края, чтобы исцеление началось как можно быстрее.

Я обессиленно киваю, ощущая, как внутри все начинается содрогаться.

Если твой отец когда-то говорил тебе, что мальчики не плачут, то он был не прав, — вспоминаются слова бабушки. Перед глазами, помимо её возникшего образа, собираются слезы — я ощущаю себя снова тем самым мальчиком на кладбище, что вжимался в объятия единственного живого родственника, что тоже нашел правильные слова в нужный момент. Вместе с ними из меня снова вырываются чувства, что хранились под замком слишком долго, и я даю им волю, веря, что должно полегчать.