Айви тихонько двигается ближе, обнимая меня так, как тогда в гостиной — я слышу, как быстро бьется её сердце и как сбивается дыхание. Это второй раз, когда я снова даю слезам волю в её присутствии. Второй раз, когда я нахожу спасение в её объятиях, что шелковым платком укутывают меня в тепло.
Нет, правильней сказать, что я нахожу спасение в ней. И только погружение в собственную боль и осознание отнимает все силы, чтобы признаться в самом сокровенном.
В самом настоящем и в самом уверенном ощущении, что никогда раньше не разрывало сердце на части.
Я её люблю. По-настоящему.
Теперь воспоминания о Фиби не отдаются настолько горько, как бывало прежде. Видимо, вся боль в отношении неё наконец-таки ушла.
Лицо Айви рядом, и мне кажется, что сейчас мои чувства — самое живое, что я когда-либо чувствовал. Раньше прикосновения казались такими простыми, легкими, обыденными для жизни. Сейчас же — мечта, желание, исполнения которого ждешь больше всего на свете. Нет, это не сравнится с тем, чего я желал до всего этого, но оно крутится в голове, как мантра. Хочу дотронуться. Хочу почувствовать мягкость её кожи. Хочу обнять. Ощущать её руки, теплое дыхание, то, как вздымается грудь.
Она проводит пальцами по воздуху, почти рядом со мной, в попытке обмануть нас обоих. И пускай её пальцы проходят через меня, пускай мы никогда не сможем почувствовать друг друга так, как могли бы до всего этого — когда я был еще жив, — не важно. Я вижу её, говорю с ней, люблю её. Действительно люблю — по-другому это чувство просто не объяснить. Кажется, будто весь мой мир сузился до одного человека, в котором открывается больше, чем когда-либо.
Стоит мне только подумать о том, как сильно я хочу быть рядом с ней, как желаю просто взять за руку и больше не отпускать — душа, вывернутая наизнанку, начинает жарить похлеще любого крепкого пойла. Я горю этими мыслями, но понимаю все безысходность своего положения, продолжая лишь смотреть — таково, видимо, мое наказание за то, каким мудаком я был раньше. Уж лучше так, чем не иметь ничего вообще.
Господи, до чего же Айви сейчас прекрасна. Как рассвет, за которым наблюдаешь, потому что не хочешь спать. Как осевшая на траву роса, до которой дотрагиваешься пальцами. Как сахарная вата, что пробуешь впервые в жизни. Целый спектр ощущений, непередаваемых эмоций, от которых трепещет сердце. Если бы мое могло трепетать, то уже давно бы забилось, как при жизни — выскочило бы из груди, прямиком ей в ладони. Все бы на свете отдал, лишь бы просто задержаться в этом чувстве как можно дольше.
На потолке играют тени в догонялки, за окном — расплывающийся по улицам вечер. Кажется, скоро Рождество, и это первое Рождество после смерти, когда я буду не один — Айви уже заказала елку и игрушки, чтобы наконец украсить дом. Море все также шумит, и его шум сливается с мерным стуком её сердца. Я прикрываю глаза.
Так хорошо, как сейчас, мне еще не было. Никогда.
В голове только: «Я люблю тебя». Горит красной табличкой, светится.
Люблю. Люблю. Люблю.
Хочу растворится в этом мгновении. Застрять в нем навеки. Слишком хорошо, чтобы быть правдой.
— Я тут недавно поняла, — Айви посильнее укутывается в одеяло, — что ты единственный, кого я принимаю таким, какой он есть. И кому мне действительно хочется открываться, невзирая на свои страхи. Раньше это было сложно. Даже с Мириам нам не удалось добиться того же эффекта. Но я безмерно благодарна ей за все, несмотря на свою закрытость. Наверное, думаешь, что я ей не доверяю, да?
Она вздергивает бровь и смотрит на меня так, что промолчать невозможно.
— Ты просто такая. Любишь вариться в собственных мыслях, думая, что так легче. Давно заметил. Может, и не раскрываешь мне всей правды и того, что гложет, но я тоже весьма наблюдательный, — усмехаюсь. — И я не считаю это плохой стороной, однако… нельзя тянуть все в одиночку. Рано или поздно станет невмоготу — превратишься в бомбу замедленного действия. Из-за этого станут страдать окружающие, помимо тебя самой.
Айви вздыхает. Минуту молчит, обдумывая мои слова, а затем снова заглядывает в глаза — осознанно и серьезно.
— Не одна я умею подбирать нужные слова. Кажется, ты многому научился, Лео.
— У меня хороший учитель, — парирую я. Она пропускает смешок, пряча улыбку в ткани одеяла. До чего же милая. — С чего это вдруг тебе захотелось высказаться?
На секунду — в темноте комнаты, в которую врывается лунный свет, я замечаю, как щеки Айви становятся слегка розовыми. Она ничего не отвечает, но судя по всему, связано это непосредственно со мной.
Я пододвигаюсь чуть ближе — так, что еще немного, и носом смогу коснуться ткани одеяла, за которым спрятана часть её лица.
— Потому что… ох, в этом так сложно признаться. А мне ведь далеко не пятнадцать, пубертатный период уже давно закончился. Чувствую себя дурой, когда начинаю думать об этом. Знаешь, Лео, все это время я много о чем помышляла. И о хорошем, и не совсем, но сейчас сознаться в этом так тяжело, что я просто не могу найти подходящих слов.