Ты здесь? (СИ)

Помню, мама делала какао, не слишком сладкое, но настолько вкусное, что ощущение искрящегося в животе тепла до сих пор кажется вполне реальным. Кухню заливал свет ярких ламп и гирлянд, огни которых скакали по стеклу. Вокруг царил уют и веяло суетой — мама порхала от кухни до гостиной, словно бабочка, сияя, как те самые гирлянды. Из прически выбивались локоны, что липли к слегка влажной коже и ей приходилось заправлять их за уши, чтобы они не мешали готовке. Я стоял у окна, как сейчас, следя за её силуэтом сквозь отраженье, и не мог отвести взгляд — слишком красивой она тогда была. В своем нежно-голубом платье, что доходило до колен, с лентой в волосах и лучистыми глазами, которые горели неописуемым счастьем.

Папа помогал накрывать на стол, периодически останавливая её для того, чтобы закружить по гостиной в танце, когда знакомая мелодия расплывалась по помещению. До чего же прекрасной была тогда картина, вкупе с падающим на улице снегом и моим улыбающимся лицом.

Так странно. Память все-таки удивительная вещь, умеющая затрагивать самые потаённые уголки души, несмотря на то, что уже и затрагивать, по сути, нечего — мертвые не чувствуют. И, с одной стороны, это навевает неимоверную горечь пополам с тоской, а с другой… с другой, я будто снова становлюсь двенадцатилетним мальчиком, что одет в смешной шерстяной свитер и длинные широкие штаны, которые волочатся при ходьбе по полу.

Те мгновения происходили будто не со мной — детство раскололось на осколки задолго до смерти родителей. Наверное, в тот момент, когда мама сгорела буквально за год — последний наш праздник проходил все так же в гостиной, но теперь танцевать она просто не могла — не было на это сил. И папа, придерживая её за талию, прижимал худое тело так близко, что, казалось, еще немного и он без труда сумел бы смять маму пополам, подобно сухому цветку, в котором почти не осталось жизни.

Мне, по правде, хотелось того же, сколько себя помню. Не столько повторить те дивные вечера, проведенные в кругу семьи, сколько обрести их вновь — родных, что покинули меня слишком рано. Думаю, тогда бы все было совершенно по-другому, и вместо того, чтобы с щемящей тоской вспоминать моменты прошлого, я сумел бы создать новые.

Я бы правда сумел, если бы впустую не растратил свою жизнь.

Рождество, до которого, казалось, еще далеко, прошло слишком незаметно и быстро. Поразительно, как меркнет вера в сказку с годами. Детям свойственно верить в чудо, желать свершения волшебства и исполнения желаний. Взрослым, погруженным в рутину и заботы, эта вера кажется глупой. Мне бы хотелось снова стать ребенком, с замираем сердца ждущим Санту и выглядывающим того меж облаков. Все тогда было… проще. Проще смотреть на вещи, проще чувствовать себя счастливым и переполненным эмоциями, проще говорить глупые вещи и учиться понимать других.

Понимать, хах. С этим навыком до сих пор возникают проблемы — прикидывать на себя чувства другого. Да и с глупыми вещами стало в разы сложнее, ведь скажи я теперь что-нибудь не то, и невольно оставлю рану на чужом сердце, что и так покрыто скрытыми от меня шрамами. Невыносимая мысль, гадкая. Я и сам, в общем-то, не лучше — трушу появиться перед глазами Айви, чувствуя вину. Видимо, привычка бегать от проблем — это навсегда. Но иначе не получается — уж слишком сильно я накосячил в прошлый раз.

Эгоист, — вторит внутренний голос. — Ты не только трус, но и эгоист, которому до сих пор плевать на чувства других и который заботится лишь о собственных. Не надоело?

Замолчи, — прошу я, благо, слова не слетают с губ вслух. Впрочем, слушать их некому — Айви уже несколько дней не появлялась дома. Я стараюсь не думать об этом, но стоит только ступить шаг, как чувства накрывают меня, словно орава голодных собак, что готовы полакомиться кусками склеенной скотчем души. Совесть, крик которой громче здравого смысла, вызывает отчаянное желание лишить себя слуха и исчезнуть вовсе.

Но я боюсь. Боюсь не только исчезнуть, ступить в неизвестность или оставить Айви одну. Я, по правде говоря, больше боюсь себя — иногда кажется, словно есть во мне то, что запускает необратимый процесс разрушения. Этот процесс поражает не только меня самого, но и окружающих, принося вместо радости боль, огорчение, разочарование. Мне страшно помыслить, что своими словами и действиями я заставил Айви разочароваться не только во мне, но и в моих к ней чувствах — уж слишком неправильно я себя повел. Думал, что если оборву все на корню, то и боли от этого станет меньше, но не учел того факта, что стоило хотя бы попытаться, а не останавливать все на полпути.