Ты здесь? (СИ)

— Это будет выглядеть странно, знаю, но разговаривать с собой легче, чем думать, что тебя здесь нет. Мне тяжело — просыпаться каждый день, зная, что в один прекрасный момент ты уйдешь, а я, возможно, даже этого не замечу. Страшно, что придется пережить этот момент в одиночку, когда я только-только отвыкла быть одна, страшно отпускать, понимая, что после всего, что между нами было, останется пустота. И мне так много хочется сказать. Столько всего, что навязчиво крутится в мыслях, столько того, о чем не могла рассказать никому, кроме тебя. Я не знаю — здесь ли ты, Лео. Не знаю, что будет завтра, не знаю, что мне делать, не знаю, как… как взять себя в руки. Я больше не хочу быть сильной. Я так… так устала делать вид, что справляюсь со всем, а на деле просто… стою на месте и не могу решиться сделать шаг.

Айви опускает взгляд, ежась под новым потоком ветра. Накинутая на плечи кофта вряд ли спасает от холода; дрожащие пальцы наспех натягивают спадающий край, задерживаясь на мягкой ткани. Я осторожно оглаживаю худое и маленькое плечо, чувствуя вину за то, что не могу появиться рядом и утешить. Не могу соврать во благо, зная, что это навряд ли поможет. Ничего не могу. Я не больше, чем пыль, не меньше, чем те же лучи огненного диска, которые в отличие от меня дарят настоящее тепло, а не надуманное эфемерное ощущение.

Но принятие сего факта уже не отзывается горечью, злостью, обидой на несправедливость судьбы, сейчас все… проще.

Восходящее в небе солнце разгорается еще ярче, заставляя Айви все же подцепить сигарету из пачки и поднести фильтр к краю губ. Молчание иголками покалывает трахею, теряется меж едва слышимого шума ветра и все же заставляет меня всего на секунду накрыть ладонь её своею. Тихий смешок, щелчок от зажигалки — мир становится на паузу.

— Я так скучала, — теплота её голоса обнимает сердце, — Лео.

Я встречаюсь с её глазами — грустными, усталыми, но искрящимися радостью только от одного того, что мы снова можем видеть друг друга.

— Кажется, я начинаю становится жадной.

— Почему? — изгибаю бровь, слегка наклоняя голову. Айви закусывает край губы и двигается ближе — так, что вальсирующие по коже веснушки становятся еще ярче.

— Перерывы становятся все длиннее, а моя тяга — все сильнее. Так мало времени и столько сожалений…

— Айви, — перехватываю ее лицо, желая пальцами зацепиться за пушистые волосы, — сожалениями ведь ничего не изменишь. Я знаю, что сейчас непросто, что наши встречи с каждым разом становятся все короче, а чувства — все сильнее давят и затуманивают принятие, но тебе нужно принять действительность и постараться жить дальше без мыслей о том, что дорога в будущее без меня — это одна лишь боль. Ты обязательно справишься с этим, потому что я буду жить не только здесь, — осторожно касаюсь ее виска, — но и здесь, — а затем и груди.

Я вижу, как дрожащая меж пальцев сигарета выскальзывает из рук; серые глаза, несмотря на просыпающееся ото сна светлое небо, теряют блеск и вновь смотрят куда угодно, но только не на меня. Ей тяжело, мне — не меньше. Мы еще не говорили о том, что она узнала от медиума, но я точно знаю, что откладывать этот разговор в дальний ящик просто неправильно: правда освободит нас обоих. Я понимаю исход, чувствую, как он буквально дышит мне в затылок, и произнести его вслух необходимо также сильно, как и принять факт своего существования.

Но Айви не спешит. Возможно, ей действительно трудно собраться с мыслями, а может… может все дело в том, что она боится произносить это вслух. Страх ведь оправдан, думаю, на её месте я бы тоже не решался рассказать дорогому человеку о том, что его может не стать, но и хранить это в тайне — не выход. И потому Айви медлит. Крутит сигарету, заламывает при этом пальцы, молча вдыхает морской воздух и пытается взглядом найти границу горизонта, чтобы подольше побыть в своих размышлениях. Я не мешаю. Молчание не кажется неловким, молчание сейчас… нужное.

— Что бы ты сделал, не будь все так, как оказалось сейчас?

Помню, этот же вопрос задала мне Элли, потягивающая американо и заглядывающая в мои глаза слишком прямо — так, что становилось слегка неудобно за то, что я не мог посмотреть на нее так же. Тогда мне показалось это несерьезным: уголки губ расплылись в едва различимой улыбке, которая скрывала под собой куда больше, чем я смел показать. Удивительно, но играть роль ничего не чувствующего дурака было намного проще, чем казалось — вот тебе улыбка вместо ответа, и все вроде бы разрешилось само собой. Но она мне не поверила — об этом говорили её глаза, в которых отражался свет включившихся люминесцентных ламп. Наверняка догадывалась, что мне проще уйти от ответа, чем честно — хотя бы себе — в чем-то признаться. Я ответил банальное «Не знаю», хотя прекрасно знал ответ на этот вопрос.

Я бы сделал все, что было в моих силах, чтобы сохранить жизнь матери, не потерять отца и перестать быть эгоистом с бабушкой. Я бы себя перекроил, и это было бы куда лучше, чем то, чем я жил все эти годы.