Ты знаешь, что хочешь этого

За этим последовал безнадежный абсурдный разговор, в котором она настаивала, что у Теда к ней чувства, которые он скрывает, а он, как мог мягко, настаивал, что нет. Она, всхлипывая, перечисляла доказательства его чувств: когда в тот раз он принес ей завтрак в постель; когда сказал: «Думаю, тебе очень понравится моя сестра»; забота, с которой он возился с ее псом Зефирчиком, когда Зефирчика тошнило. Судя по всему, проблема была в том, что, хотя он с самого начала и сказал Анджеле, что не ищет ничего серьезного, он вел себя мило, и это сбивало ее с толку. А надо было, наверное, сказать ей, что сама может приготовить себе чертов завтрак, известить, что едва ли она когда-нибудь встретится с его сестрой, и с Зефирчиком вести себя как последняя сволочь, когда Зефирчик блевал, чтобы и Зефир, и Анджела знали свое место.

– Прости, – снова и снова повторял он.

Не то чтобы это имело какое-то значение. Когда он не признал, что тайно влюблен в Анджелу, она начала злиться. Она собиралась обвинить его в том, что он – нарцисс и эмоционально незрелый инфантил. Она готовилась сказать: «Ты мне сделал по-настоящему больно» и «По правде говоря, мне тебя жаль». Объявить: «Я начала в тебя влюбляться», – а он бы сидел, оторопев, как будто это заявление его проклинало, хотя очевидно было, что Анджела его не любила – она считала его эмоционально неразвитым инфантилом, и он ей даже не больно-то нравился. Конечно, трудно было считать себя белым и пушистым, поскольку причина, по которой он всего этого ждал, была в том, что такой разговор с женщиной у него происходил не в первый раз. Даже не в третий. Не в пятый. И не в десятый.

Анджела продолжала всхлипывать, являя собой воплощенное, безупречное несчастье: красные глаза, тяжелое дыхание, потеки туши на лице. Тед смотрел на нее и понимал, что он так больше не может. Он не мог опять извиняться, не мог продолжать этот ритуал самоуничижения. Он скажет ей правду.

В следующий раз, когда Анджела замолчала, чтобы перевести дыхание, Тед сказал:

– Знаешь, в этом нет моей вины.

Повисла тишина.

– Извини? – сказала Анджела.

– Я всегда был с тобой честен, – сказал Тед. – Всегда. Я с самого начала сказал тебе, чего хотел от этих отношений. Ты могла мне поверить, но вместо этого ты решила, что лучше знаешь, что я чувствую. Когда я тебе сказал, что хочу чего-то без обязательств, ты соврала, что хочешь того же, а потом сразу принялась изо всех сил добиваться чего-то другого. Когда у тебя не получилось превратить то, что у нас было, в серьезные отношения, – ты этого хотела, а я нет, – тебе стало больно. Я понимаю. Но это не я причинил тебе боль. Это ты сделала, не я. Я просто… просто орудие, которым ты причиняешь себе боль!

Анджела кашлянула, словно ее ударили.

– Пошел ты, Тед, – сказала она.

Она оттолкнула стул, готовясь с шумом покинуть ресторан, и по дороге схватила стакан воды со льдом и метнула в Теда – не воду выплеснула, а бросила полный стакан, целиком. Стакан – больше, вообще-то, похожий на бокал для виски – ударил Теда в лоб и упал ему на колени.

Тед взглянул на разбитый бокал. Ну, может, этого и следовало ждать. Ну кого он обманывает? Столько плачущих женщин не могут ошибаться на его счет, и неважно, насколько несправедливыми выглядят их обвинения. Он поднял руку, потрогал лоб. Пальцы окрасились в красный. У него шла кровь. Отлично. И еще было очень, очень холодно в паху. Вода со льдом просочилась сквозь брюки, и член болел сильнее, чем голова. Может, нужно ввести законом ограничение на то, насколько холодной может быть вода в ресторанах, есть же ограничение на температуру кофе в Макдоналдсе. Может, он обморозит член и тот съежится и отвалится, и тогда все, с кем он когда-либо встречался, соберутся и устроят вечеринку в честь Анджелы, бесстрашной героини, которая положила конец царству ужаса среди незамужних женщин Нью-Йорка.

О, а кровь-то шла сильнее, чем ему показалось. Из его лба натекло столько крови, что вода в паху стала розовой. К нему бежали люди, но звук доходил до него как-то искаженно, и он не понимал, что они говорят. Наверное, что-то вроде «ты это заслужил, козел». Он вспомнил, что сказал, прежде чем Анджела бросила в него стакан, – я просто орудие, которым ты причиняешь себе боль, – и задумался, имеет ли это какое-то отношение к фантазии о члене-ноже, но у него шла кровь, ему было холодно, и, наверное, у него было сотрясение, и он сейчас никак не мог разобраться.

Он не всегда таким был.