Тыл-фронт

На опушку высыпали бойцы партизанского отряда Ким Хона.

— Ли Фу возвратился! Его привел Ван! Без Вана он не нашел бы нас! — шутили они.

Вперед вышел плотный, коренастый мужчина лет тридцати восьми. Его суровое лицо густо изрезано морщинами, свидетельствовавшими о пережитом горе, но глаза лучились задорным огоньком.

— Здравствуй, Ли Фу! Здравствуй, друг! — с душевной теплотой проговорил он, протягивая обе руки.

Ли Фу четко доложил:

— Боец Ли Фу возвратился в отряд!

Из рощи выходили все новые и новые бойцы. Они плотным кольцом окружили своего командира и Ли Фу.

— Вот видишь, Ли Фу, как тебя встречает отряд. Скажи им, что принес ты в своем сердце.

Ни изорванная одежда, ни выбившиеся из-под старой шапки взлохмаченные волосы, ни грязь на лице не могли погасить огня, блестевшего в глазах Ли Фу. Он пристально оглядел партизан.

— Товарищи бойцы! Мои товарищи! — сказал он. — За это время я видел море крови. Я видел, как убивают наших людей. Я видел, как японские солдаты среди бела дня на улицах издеваются над нашими сестрами, женами, дочерьми…

На маленькой опушке, сдавленной крутыми гранитными скалами, разносился громкий страстный голос. Бойцы ловили каждое слово. Худой щупленький человек стоял перед ними олицетворением возмездия — за всю кровь, за все муки.

* * *

В отряде Ли Фу узнал подробности боя с диверсантами.

От Удогайского ущелья до базы отряда Ким Хона почти семьдесят километров тянулась тщательно замаскированная линия связи. Провода и телефонные аппараты были трофейные, японские. Стоило Киоси передать какие-либо сведения, как через два-три часа их знали в отряде.

О готовившемся нападении на Фомкину сопку Ким Хон знал за два дня. Не имея возможности помешать японцам, он приказал просигналить через границу, но отделение партизан было обнаружено и обстреляно японцами.

Воспользовавшись уходом большей части солдат Танака и рейдового диверсионного отряда на «операцию» в районе Фомкиной сопки, Ким Хон разгромил японское военное поселение в Хайлине. Хайлинский бой затянулся, и Ким Хону пришлось остановиться на дневку в глухом урочище Удогайского ущелья.

В одиннадцать часов разведчик доложил, что отряды Цукадо и Жадова возвращаются, имея до сорока раненых и убитых.

— Они несут одного русского. На носилках… Нужно отбить, — горячился боец. — Они его захватили, наверно, убитым… А может он ранен?

Партизаны заняли выход из ущелья. Но поручик Цукадо схитрил: направив сюда рейдовиков Жадова, он пошел в обход по мерзлому болоту.

При первой пулеметной очереди белогвардейцы бросили раненых и, отстреливаясь, отступили в тайгу.

Отправив половину отряда для преследования, Ким Хон с остальными партизанами прошел звериными тропами наперерез Цукадо.

— Японцы отбивались упорно. Два раза они поднимались в атаку? Но сильный огонь партизан укладывал их снова. Только когда партизанский пулеметчик проскользнул к ним в тыл и открыл огонь, они не выдержали и начали спешно отходить по замерзшему руслу реки.

В лозняке Ким Хон нашел трупы убитых японских солдат и тяжело раненного, казалось умершего русского командира.

Это был Любимов. Три дня он лежал без сознания. На четвертый лекарь отряда доложил командиру, что опасается за жизнь советского офицера. Тогда Ким Хон отправил ночью в Муданьцзян шестерых бойцов, и они привезли знаменитого доктора Лобзянского. Тот кричал, возражал, грозил.

— Если советский командир умрет у тебя на руках, ты тоже умрешь, — жестко предупредил его Ким Хон.

Через неделю Любимов очнулся.

Больше, всех был этому рад Ван. Он сутками не отходил от раненого. Ван тайно отнес в соседнюю деревню обмундирование Любимова, где его выстирали и заштопали так, как умеют это делать только китайские женщины.

Еще через несколько дней Лобзянскому вручили пачку японских иен и тем же путем отправили в Муданьцзян. У Ким Хона осталась расписка доктора о том, что он получил деньги за излечение русского пограничника и знает, что будет убит, если сообщит кому-нибудь, где был эти дни.

А Любимов пошел на поправку.

Когда Ли Фу зашел в землянку Ким Хона, Любимов и Ван сидели на кане, поджав под себя ноги.

— Стекло, — показывал Любимов.

— Си-и-ти-и-кло… ои-и-ти-и-кло, — несколько раз повторял Ван и заливался радостным смехом. За ним смеялся и Любимов. Привыкнув к сумраку землянки, Ли Фу воскликнул:

— Лю-бим! Товарищ Лю-бим!

— Ли Фу? Друг мой! — сорвался с капа Любимов — Это ты? Ты? — не верил он своим глазам.

Маньчжурию Любимов знал хорошо. Он провел здесь детство и юность. Его отец в 1925 году был прислан Наркоматом путей сообщения в Хэндоахецзы помощником начальника станции. Через два года к нему приехала жена с сыном Вячеславом.

С эмигрантами у советских граждан были натянутые отношения, и Вячеслав больше находился в кругу китайских ребят. Тогда он и подружился с Ли Фу.