Тыл-фронт

Федор Ильич смотрел в окно и не замечал, что в блиндаже становилось темно. В памяти проносились обрывочные воспоминания, а перед глазами стояло улыбающееся родное лицо. Озорная шестнадцатилетняя Вера больно треплет его за волосы: «Не лазь в чужой сад, не лазь!» А ему нравится, что она сердится, он смеется и назавтра появляется снова: Потом они встретились, когда ему было уже двадцать три года. А через год Вера была его женой, и они жили в Сабурово. Ругались из-за подгоревшей картошки, брошенного окурка, порознь проведенного вечера. Юношеское чувство, казалось, ослабевало. Вместе с дочкой Соней родилась новая любовь — другая, особенная. Федор Ильич знал, что ни одна женщина не может заменить ему Веру. Нельзя было определить, где кончается Вера и начинается он, было что-то одно: крепкое, радостное, сильное. Семья! В 1941 году Веру с дочерью эвакуировали в Сибирь. И вот…

Федор Ильич вздрогнул и непонимающе оглянулся кругом.

«Почему темно? Что такое? Уже ночь? Сколько сейчас времени? Нельзя себя так распускать». — Он торопливо разыскал на столе спички и зажег лампу.

«Эх, Вера, Вера! — качал он головой, аккуратно разглаживая листок. — Что же делать? Что делать?» К горлу подкатился горький комок и начал душить. Бурлов расстегнул ворот гимнастерки. Федору Ильичу казалось, что нужно что-то делать, куда-то идти, предстоит какое-то неотложное занятие, но что, куда, какое — он не знал. Резкий звонок телефона заставил Бурлова вскочить. Машинально застегнув дрожащей рукой ворот гимнастерки, будто его мог увидеть тот, кто звонил, он снял трубку.

— Слушаю, Орлов! — Федор Ильич напрягал всю волю, чтобы не выдать своего состояния.

— Говорит Ледяной. Объявлена готовность номер один! — услышал он встревоженный голос Рощина.

— Понял!

Старший политрук положил трубку и быстро оделся. «Готовность номер один. Значит, началось. Решили начать вечером… Но почему не утром? Хотя безразлично…»

У дверей блиндажа ему встретился Зудилин.

— Тревога, товарищ старший политрук, — доложил он.

— Принял от Рощина. Наряд пойдет со мной. Секреты выставьте из шоферов, проверьте готовность машин, но без команды не заводить. Я — на Передовом, — на ходу бросил Бурлов, направляясь к землянке линейного взвода.

— Есть! Неужели началось? — тревожно спросил Зудилин и, не ожидая ответа, бегом направился в свой каземат.

Бойцы ожидали Бурлова около землянки.

— Отделение готово, товарищ старший политрук, — доложил Селин.

— За мной! — вполголоса скомандовал Бурлов, сворачивая на протоптанную к передовому пункту тропу.

Из-за туч выплыла луна и осветила лохматые седые сопки, широкую, с черными кочками, в снежных шапках падь, узкие ленточки многочисленных троп. Тайга казалась притаившейся, настороженной. Временами в ее тишину врывались торопливые голоса, урчание моторов, глухой лязг металла.

Бурлов шел быстро, стараясь стряхнуть с себя, схватывающее по временам забытье. Изредка он сбивался с узкой тропы и, не замечая этого, шел по глубокому снегу. Следовавшие за ним бойцы удивленно переглядывались.

Вдруг где-то за Офицерской сопкой на мгновение вспыхнуло слабое зарево. Бурлов резко остановился. Ночную тишину, прорезал глухой орудийный залп. Где-то совсем недалеко раздалась команда:

— Цель сто шесть дивизионом, зарядить!

Бурлов побежал напрямик к пункту. Позади слышался топот и скрип снега.

— Смотрите, что делают! — встретил политрука Рощин, указывая в сторону пади Широкой.

По заснеженной долине к границе двигались танки и цепи японских солдат.

— Куда ведут огонь? — тяжело переводя дыхание, спросил Бурлов.

— Опять провокация. Холостыми бьют, — ответил старший лейтенант.

Бурлов откинулся на стенку окопа, закрыл глаза, сжал челюсти. Нервы были напряжены до предела. Федору Ильичу хотелось громко закричать и кинуться на ползущие коробки, на черные движущиеся точки.

Позади резко щелкнул затвор винтовки.

— Положить оружие, — подавляя возбуждение, медленно приказал он бойцам.

У полосы проволочного заграждения танки остановились. Но головной, словно не удержавшись, прорезал проволоку и продолжал медленно ползти вперед. Следом за ним бежали солдаты.

— Они на нашей земле! — услышал Бурлов удивленный шепот Варова.

Неожиданно в воздух взметнулся столб снега, земли и огня. Надсадно охнув, танк завалился на бок. Солдат бросило в снег. Вдоль границы наступила напряженная тишина.

— На мину напоролся. Хорошо придумали. Не будэ лизты через проволоку, — заметил Федорчук.

Когда Бурлов вошел в блиндаж, куда Курочкин вызвал всех командиров, там было шумно. Пристроившись у открытой печной дверки, Рощин горячо доказывал взводному Володину, что война на Тихом океане не исключает возможности нападения Японии на Советский Союз. Помощник командира батареи Грищенко с упоением спорил со звукотехником Хорошавкиным, на какую наживу лучше берется сом.

Поздоровавшись со всеми, Бурлов подошел к капитану.

— Что случилось?

Курочкин загадочно взглянул на него и улыбнулся:

— На фронт еду.

Бурлов долго молчал. «Вот где выход для меня. Надо настаивать, проситься», — думал он.

— А кого командиром батареи назначают? — спросил Бурлов.