Тыловики (СИ)

Окидываю взглядом, уже хорошо знакомый двор. Бутылка вина стоит на месте. С трудом сглатываю и понимаю, что если сейчас не сделаю пару глотков вина — то произойдет что-то страшное. А именно — у меня полностью пересохнет горло. Возможно, что и навсегда. Хозяйская собака заливается свирепым лаем где-то за куренем. Судя по доносящемуся до меня звону, она на цепи. Открываю калитку и неспешно подхожу к импровизированному винному столику. Слева скрипит дверь и раздаётся тихое покашливание. Старый казак медленно спускается с крыльца. На вид ему лет семьдесят, семьдесят пять. Одежда на нём не новая, но весьма добротная. Казачья фуражка с красным околышем матово поблескивает на солнце, потрескавшимся от времени козырьком. На полувоенной гимнастерке нет никаких наград. Лицо у деда суровое. На мой взгляд, даже чересчур.

— Ну? Что надо? — строго спрашивает у меня старик.

Ужасно хочется поклониться ему в ноги и с извинениями немедленно убраться со двора. С трудом сдерживаюсь, набрасываю на себя привычную маску недалекого унтер-офицера, громко смеюсь и показываю рукой на бутылку.

— Гуд, козак! Гуд! Карашо! Карашо!

Возле калитки Торопов очень к месту кричит:

— Житель станица есть вечно защита германский оружие…

Старый казак тяжело вздыхает, наливает в стакан вино и протягивает мне. Мда. Если сегодня герр обер-фельдфебель перед смертью щедро наполнил мой стакан на два пальца, то дед налил на один. Этак я и помру от недостатка алкоголя в крови! Выпиваю «щедрое» угощение, снова лопочу до слез надоевшее «Карашо» и выхожу на дорогу.

Медленно приближаемся к куреню Степана. Торопов охрип, но всё равно продолжает громко кричать. Правда, уже без особого энтузиазма. Через несколько минут, добираемся до места. Прохожу в курень, первым делом сбрасываю на пол горницы винтовки и проверяю, как там поживают пленные. С ними всё в порядке. Смотрят на меня полными ужасами глазами и что-то слабо мычат. Говорить немцы не могут. Мешают кляпы, заботливо предоставленные в их распоряжение красноармейцами.

Якимов, c «новейшим образцом вооружения» в руках бодро рапортует, что всё в порядке и просит на десять минут снять его с поста. Даю ему Торопова в сопровождающие, Шипилова оставляю сторожить гансов, а сам топаю в кухню.

Там творится настоящий ад. Булькают горшки, шкворчит на противне жареная рыба. А запах такой, что у меня моментально начинают течь слюнки. Наталья Петровна чистит ножом картошку. В корзине возле стола огромная куча кожуры. Степан Миронович с сыном, с несчастным видом сидят в углу на табуретах. Отец горестно подпер голову рукой, а Аким, привалившись спиной к стене, считает мух на потолке. При виде меня Степан медленно поднимается с места. Следом вскакивает и сын.

— Получилось? — спрашивает у меня хозяин.

— Да. Все прошло хорошо.

— Вот и, слава Богу, — искренне радуется Степан и внезапно осекается. Сначала не могу понять причины его замешательства. А потом до меня доходит в чем тут дело.

Казак отводит глаза в сторону и полувопросительно произносит:

— Пойду я потихоньку. С людьми поговорю, обстановку им обрисую. Как мы с тобой и договаривались.

— Идите Степан Миронович, — пристально смотрю на Акима и перевожу взгляд на Наталью Петровну. — Семье всё объяснили? Лишнего болтать не будут?

Степан усмехается.

— Младший мой и так не шибко разговорчивый. А теперь совсем говорить разучился, — казак поворачивается и с любовью смотрит на жену. — Ну, а Наталья моя так вообще немая от рождения. Из жалости из девок забрал.

Наталья Петровна резко вскидывает голову, но тут же снова её опускает. Глаза скромно потупила вниз. Внутренне улыбаюсь. Чувствую, что припомнит Наталья Петровна мужу его слова. Ох, и припомнит!

Выходим с хозяином во двор. Степан Миронович подходит к веранде, огорченно трогает рукой, сломанную Хильтраудом перекладину перил. Печально рассматривает выбитую раму, и осколки стекла, обильно усыпавшие пол веранды. Потом мимолетно окидывает взглядом убитых немцев и поворачивается ко мне:

— А ты, в каких чинах будешь?

— Чины в царской армии были. До революции. А у нас — звания, — заученно отвечаю я и мысленно благодарю Куркова за проведенную со мной в прошлом году беседу по этому поводу. После этого наклоняюсь к Степану и тихо шепчу ему на ухо. — И запомните: я по-русски ничего не понимаю. Причем совсем.

Казак кивает, и широко шагая, направляется к калитке. Вслед ему несется привычное: «Гуд, Штефан! Карашо! Карашо!»

Во дворе тихо. Дует слабый приятный ветерок. Печально качает висящий на гвозде китель герра гауптмана. Хочется прилечь, где-нибудь в тенечке и хоть минут десять спокойно полежать. Но времени нет. Пора заводить грузовик и убираться отсюда к чертовой бабушке! Вернее не к бабушке, а непосредственно к герру лейтенанту.

Подбегаю к грузовику и осматриваю его со всех сторон. Колеса не спущены, на земле нет никаких следов масла и прочего антифриза. Отлично! Сейчас заведу, по быстрому погрузимся и поедем.