Тысяча бумажных птиц

Я вышла выбросить в мусорку оберточную бумагу и увидела на крыльце очень красивый венок. Среди листьев плюща и ягод белели крошечные цветы – словно венок был присыпан снегом. Дж. решил, что его положили другие жильцы, но я знала, чей это подарок. Такой венок мог сплести только он. Только Г. понимал, что сегодня я думаю лишь об одном: о моих детях.

10 января 2004

Сегодня вечером я рассказала Джоне о смешном фрагменте из текста, который сейчас перевожу. Мы как будто вернулись в прошлое – мы заканчивали предложения друг за друга и громко смеялись, словно в мире не было ничего, кроме наших чувств друг к другу.

Но от смеха потом стало больно. Я выбрала Дж. потому, что он – полная противоположность моего отца. Искренний, верный. Идеалист. Но наши поступки, они ничего не решают; что бы мы ни делали, возможно, нам все равно суждено повторить судьбу наших родителей.

20 января

Вчера блеск его глаз раздел меня догола.

Неужели все жены задумываются о том, каково ощущать в себе тело другого мужчины, каково прикасаться к кому-то другому? Я представляю, как Г. лежит рядом со мной, и когда он улыбается, в уголках его глаз собираются тонкие морщинки.

21 января

Эта любовь – или как оно называется, я не знаю, – она словно дым. Она есть, но ее не удержишь в руках. Мы стояли под секвойями, и у Г. был такой вид, будто он никак не мог определиться: поцеловать меня или нет. Даже его нерешительность была привлекательной.

Кажется, он боится не меньше меня. Мы оба столкнулись с незнакомыми переживаниями, постоянно меняющимися, дерзновенными, увядающими. О господи. Странное испытание на выносливость.

* * *

Джона входит к себе в квартиру.

– Я нашел скамейку, – сообщает он будничным тоном.

Хлоя обнимает его и только тогда понимает, как сильно он сейчас нуждается в том, чтобы его кто-то обнял.

– Я устал, – говорит он. – Все эти поиски… они так выматывают.

Она вбирает в себя его глубину и ширину, его необъятную слабость. В этой слабости, в этой открытости – призыв к честности, и она уже открывает рот, чтобы рассказать ему обо всем.

– Спасибо, что оставалась со мной, – добавляет он. – Я знаю, как это было непросто. Не всегда просто.

Хлоя сбилась с мысли. Он уже задирает подол ее юбки. Наложение рук – на полу, как на ложе. Во лжи.

Джона заново открывает для себя ее бунтарское, татуированное тело. Она почти полностью голая, только юбка обернута алыми складками вокруг талии. Ее короткие волосы напоминают звериный мех: волк, завернувшийся в плащ Красной Шапочки.

Она лежит на кровати. Он сидит рядом и рассматривает ее, как картину. Каждую вмятинку, каждый изгиб ее бледного тела. Все кажется новым, еще неизведанным. Разве такое бывает? Его взгляд скользит по ее откровенным контурам. Потом его пальцы рисуют быстрый набросок секса на ее коже. Руки сами находят место, которое ему нравится больше всего. Он прижимает ладонь к ее копчику, и она выгибается ему навстречу.

Они оба голые, как рассвет. Их пот, словно капли росы. Она тонет в слоях бытия, погружается в блаженство, как в забытье. Смысл в том, размышляет она, чтобы они оба помнили эти мгновения. Она позволяет, чтобы он сложил ее заново, как оригами.

– Хочу тебя чувствовать каждой клеточкой тела.

Ее тело – гитара, из которой он извлекает ноты, и ноты складываются в мелодию. В торжествующую симфонию. Она так растрогана, что не может сдержать слез, и когда все завершается… вот он, тот самый поцелуй. Проникающий до самых глубин естества.