Тысяча бумажных птиц

Она стала рассказывать о попытках зачать ребенка. У Гарри щемило сердце, и все-таки он произнес:

– Джона будет хорошим отцом.

– Да. Он будет хорошим отцом. Но я сейчас не об этом.

Она вытирает нос и поднимает глаза – красные, полные надежды.

– Ты, Хал, делаешь то, чего не могу сделать я. Растишь что-то живое, создаешь жизнь…

– Только при благоприятных условиях.

– Ты стал бы прекрасным отцом.

– Я не уверен.

Как он мог объяснить? Он пытался заглянуть ей в глаза, по-прежнему не понимая, почему они с Одри встретились. В тот первый день она была словно выцветшей, истонченной – почти на одной с ним частоте. Но обычно его замечают лишь дети, еще не испорченные рациональным мышлением, или люди, измученные бессонницей, или пьяницы и наркоманы – все, кто так или иначе провалился в трещины мироздания, – но Одри была совсем не похожа на сумасшедшую, которая разговаривает сама с собой на парковой скамейке.

Она заключала в себе все времена года, все капризы погоды. Возможно, судьба подарила ему встречу с Одри, чтобы он понял, что упустил в жизни: любовь к женщине, тихую радость от присутствия близкого человека. Возможно, он все еще здесь, потому что его земной путь пока не завершился. Он здесь еще не закончил. Когда они обнялись под омытыми светом деревьями, он забыл, что его окружает смерть. Одри прикасалась к нему, и это само по себе было чудом. Он начал надеяться, что она сумеет придать ему плотность и вес. Если она верит, что он настоящий, то так и будет. Но это не Гарри менял частоту, обретая телесную плотность; это Одри таяла на глазах. Становилась все более прозрачной и невесомой.

Он хотел лишь одного – чтобы она была счастлива, но разум не устоял перед чувствами. Когда ее губы легонько коснулись мочки его уха, он окончательно сдался. В это мгновение он не тревожился о Боге. Его единственным смыслом стала любовь – это он знал наверняка.

Одри вдруг отстранилась.

– Чуть не забыла, Хал. У меня для тебя подарок.

Она достала из сумки оранжевый шарф и обернула его вокруг руки Гарри, чтобы он почувствовал тонкий мягкий муслин. Гарри понял, что это узы, скрепившие связь между ними, – зарок на будущее. Бахрома была точно такого же цвета, как волосы Одри. Гарри смотрел ей в глаза, пока ее щеки не вспыхнули румянцем. Она улыбнулась ему и отвела взгляд. У нее был талант элегантно менять тему беседы. Одри заговорила о Вивальди. В их предыдущую встречу Гарри порекомендовал ей послушать «Глорию ре-мажор», но когда они обсуждали музыку, их мысли были совсем не о том. Они давали себе время привыкнуть к согласию друг с другом. Пока Гарри пытался вспомнить музыкальные термины вроде «гармонического построения», их возможное будущее формировалось во времени и пространстве.

Гарри напевает «Глорию» и наблюдает за цаплей, летящей над озером. Ее длинная шея – жесткая, неповоротливая. Жаркий день августа превращается в пронизанный солнцем вечер. Люди вытряхивают пледы для пикника, рассыпая хлебные крошки и пустые шуршащие пакеты. Закрывают свои потрепанные книжки и не спеша идут к выходу. Но сегодня мятежный закат. Никто не хочет соблюдать правила.

Время закрытия уже наступило, но посетители медлят. Смотрят на Пальмовый дом, горящий в лучах заката. Даже птицы прервали полет. Они стоят посреди летнего вечера – посетители, призраки, чайки, – желая еще на минутку продлить этот день, саму жизнь. В небе летит самолет, гусь тянет клюв к заходящему солнцу. Парковый констебль подгоняет припозднившихся посетителей.

– Мы закрылись. Прошу на выход.

Гарри видит Милли в толпе у выхода.

– Солнышко, нам надо поговорить.

Милли делает вид, что не видит его. Она переходит дорогу и направляется к киоску с мороженым, где стоит небольшая очередь. Джеймс Хопкинс снова выделывает свои трюки, колеса скейтборда скрипят по асфальту.

Милли окликает его:

– Дашь покататься? Научишь меня?

Мальчик проносится мимо, не замечая ее.

– Эй! – кричит она ему вслед.

Констебль легонько подталкивает отстающих.

– Прошу на выход. Мы уже закрылись.

Джону тоже прогнали из сада.

– Прости! – кричит Гарри.

Но Джона его не слышит. Он идет прочь, его тень тянется следом за ним, как непрошеный спутник.

* * *

Ему снятся странные сны.

Одри идет через лес.

– Мы с тобой будем всем, что только можно представить. И даже больше.

– Даже больше? – спрашивает он.

– Да.

Джона укладывает ее на ложе из крапивы, ее белая грудь светится под луной. Она держит во рту фиолетовый цветок, но у нее нет щербинки между передними зубами. Ее бледные ключицы, ее черные волосы, ее голубые глаза, яркие, как незабудки; Хлоя подмигивает ему.

Джона просыпается от собственного сердцебиения. Его кожа пахнет фиалками и потом. Комната пропитана сексом, постель еще влажная. Джона лежит в темноте, слушает шорохи ночи. Его до сих пор поражает, как это странно: жены больше нет, в его постели – чужое тело.