Тысяча и один день Никиты Сергеевича

— Что у вас там? Пусковые установки ракет? Американские власти говорят, что не могут обеспечить моей безопасности. Что там — эпидемия холеры? Гангстеры захватили власть?

После этого все отправились в павильон, где Фрэнк Синатра, Ширли Мак-Лейн и Морис Шевалье снимали фильм «Канкан». Синатра исполнил для гостей песенку «Живи и дай жить другим», а потом предложил, чтобы простая танцовщица сфотографировалась с Хрущевым. Девушка подбежала к нему, но тут репортеры стали требовать: подними юбку выше, выше. Девица гордо отказалась. Когда Лодж сообщил Эйзенхауэру об этом эпизоде, президент сказал:

— Разузнайте имя этой девушки — я пошлю ей благодарственное письмо.

А Хрущев так отозвался о «Канкане»:

— С моей точки зрения, с точки зрения советских людей, это аморально. Хороших актеров заставляют делать плохие вещи на потеху пресыщенным, развращенным людям. У нас в Советском Союзе мы привыкли любоваться лицами актеров, а не их задницами.

В Лос-Анджелесе все шло как-то не так.

По дороге из Голливуда Никита Сергеевич пришел в ярость при виде женщины в траурном платье и с плакатом «Смерть Хрущеву — палачу Венгрии». Не успел остыть, а тут уже на прием ехать надо.

Отель «Амбассадор» был переполнен. Собралось несколько сот именитых граждан Лос-Анджелеса. Речь держал мэр города Поулсон. Поначалу все вроде бы шло хорошо. Мэр говорил любезности, Никита Сергеевич улыбался, когда вдруг услышал знакомые слова:

— Вам не удастся нас похоронить, господин Хрущев, и не стремитесь к этому. Если будет нужно, мы будем сражаться насмерть.

В зале наступила неловкая тишина… А Никита Сергеевич сразу же вспылил:

— Хочу спросить: зачем вы возвращаетесь к тому, что мной было разъяснено в первых выступлениях по прибытии в Америку? Мэры тоже, видимо, газеты должны читать, хотя бы иногда.

И дальше, распаляясь все больше и больше, он прокричал:

— Мы сильны не менее, чем вы… Но иной раз у меня возникает мысль: не задумал ли кое-кто пригласить Хрущева и так «потереть» его, так показать ему силу и мощь Соединенных Штатов Америки, чтобы он немножко колени согнул.

И, обращаясь к конструктору Туполеву:

— Если сюда мы летели около двенадцати часов, то отсюда долетим, наверное, часов за десять? Как вы думаете, товарищ Туполев?

— Да, Никита Сергеевич, долетим, — ответил инженер.

В зале наступила мертвая тишина. В своих воспоминаниях Хрущев пишет, что при этих словах жена посла Томпсона разразилась слезами: «Она испугалась, что произойдет война или нечто подобное».

Вот тут-то и кроется одна из загадок Хрущева. Что это: вспышка ярости необузданного человека, каким он иногда хотел казаться, или хорошо разыгранный спектакль хладнокровного и расчетливого политика, каким на самом деле был Хрущев? Пожалуй, последнее. Никита Сергеевич с подачи своего ближайшего окружения действительно считал, что в Америке на него пытаются оказать давление, хотят запугать и унизить, чтобы сделать более податливым на переговорах с Эйзенхауэром в Кэмп-Дэвиде. Об этом ему постоянно нашептывали Меньшиков, Аджубей, Харламов. Теперь он решил, что настал момент оказать контржим и переложить давление на Эйзенхауэра. Поэтому спектакль, начавшийся в отеле «Амбассадор», имел продолжение.

Вернувшись в гостиницу, перед которой также стояли пикетчики с антисоветскими лозунгами, Никита Сергеевич собрал делегацию в своих обширных апартаментах. Все были расстроены и подавлены. Хрущев снял пиджак, сел на банкетку и внимательно оглядел присутствующих.

— Как смеет этот мэришка нападать на гостя президента? — сорвался он сразу на крик. — В Диснейленд не пустили. Возят в запечатанных машинах, встреч с американским народом не допускают. На каждом шагу пикетчики, которые конечно же подставлены американским правительством. Может быть, следует запаковываться и уезжать в Москву? Мы — представители великой державы и не потерпим, чтобы с нами обращались как с колонией!

Так продолжалось около получаса. Как вспоминают свидетели этой сцены, ярость Хрущева временами, казалось, не имела предела. Но глаза при этом лучились озорством. Периодически Никита Сергеевич поднимал руку и показывал пальцем на потолок — мол, мои слова предназначены не вам, а тем, кто прослушивает через натыканные повсюду микрофоны.

Наконец монолог прекратился.

Прошла минута, другая, все растерянно молчали. Хрущев вытер пот с лысины — роль потребовала изрядного напряжения — и повернулся к Громыко:

— Товарищ Громыко, идите и немедленно передайте все, что я сказал, Лоджу.

Андрей Андреевич встал, откашлялся и направился к двери. На его и без того неулыбчивом лице обозначалась мрачная решимость. Он уже взялся за ручку двери, когда его жена Лидия Дмитриевна не выдержала.

— Андрюша, ты с ним повежливее!.. — взмолилась она.

Андрей Андреевич никак не отреагировал на эту трагическую реплику, дверь за ним беззвучно затворилась.