Тысяча и один день Никиты Сергеевича

Эйзенхауэр сказал государственному секретарю Гертеру, что устал от всей этой тягомотины — другие государства все время переназначают дату встречи, как им удобно. Томпсону в Москву пошла телеграмма с указанием объяснить Хрущеву, что Эйзенхауэр «пытался собрать высших руководителей с западной стороны, чтобы выработать нечто конструктивное, но это требует времени». Хрущев должен знать, что «мы так же, как он, заинтересованы в проталкивании решений, способных устранить причины напряженности, и тот факт, что он не может видеть пока результатов, не означает, что мы потеряли интерес, — скорее, это говорит о больших трудностях».

Что ж, де Голль выиграл. После долгой переписки западные руководители в декабре 1959 года официально пригласили Хрущева на встречу большой четверки 16 мая 1960 года. Они согласились с предложением де Голля провести ее в Елисейском дворце в Париже.

Однако с момента Кэмп-Дэвида прошло три месяца, и в политической жизни Советского Союза многое изменилось.

В ЛАБИРИНТАХ КРЕМЛЯ И БЕЛОГО ДОМА

В канун нового, 1960 года в Кремле был устроен бал. Последние годы Хрущев установил традицию встречать Новый год не дома в кругу семьи, а в Кремлевском дворце съездов. Здесь собирались члены Президиума и ответственные работники ЦК, Совета Министров, военачальники, дипломаты, артисты — в общем, советская элита.

В углу зала на возвышении стояла большая, ярко украшенная елка. Прием проходил пышно, с обилием тостов, танцами. Только далеко за полночь гости разъезжались по домам догуливать в кругу близких.

Около двух часов ночи, когда еще гремела музыка и кружились пары, Хрущев пригласил посла Томпсона с женой в небольшую комнату, обставленную в стиле советского модерна. Там был даже небольшой фонтан, выложенный разноцветным пластиком. В комнату проскользнули также некоторые члены Президиума ЦК.

Никита Сергеевич решительно настаивал, что надо выпить еще, тем более повод для этого есть. Он еще раньше хотел пригласить всю семью Томпсонов завтра на дачу справлять Новый год, но тогда Нина Петровна болела.

Потом стал тепло вспоминать Эйзенхауэра. Если бы его избрали на следующий срок, мы бы с ним смогли решить все проблемы. Как обычно, страстные призывы к миру перемежались у Хрущева с воинственными заявлениями. Он сказал, что у СССР есть 50 ядерных бомб, чтобы уничтожить Англию, и по 30 бомб для Франции и Западной Германии.

— Сколько же у вас припасено для нас? — поинтересовалась Джейн Томпсон.

— Это секрет, — отшутился Хрущев.

Томпсон предложил тост за парижский саммит.

Хрущев ответил, что на нем должна быть достигнута договоренность, если, конечно, Запад не хочет, чтобы он подписал мирный договор с Восточной Германией и не закрыл доступ в Западный Берлин.

Томпсон счел эти слова не возобновлением ультиматума, а скорее, демонстрацией твердости в присутствии соратников Хрущева.

Этой осенью и зимой отношение к американцам стало меняться коренным образом. Как-то неожиданно из заклятых врагов они стали превращаться в заклятых друзей. Без Америки не обходится ни одна речь Хрущева. Американец — герой почти каждого анекдота. И даже главная цель — построение коммунизма — не достижима, пока Советский Союз не обгонит США. Поэтому новогоднее обещание пригласить всю семью Томпсонов в гости на дачу вовсе не было новогодней шуткой подвыпившего советского премьера.

В пятницу вечером черные лимузины пронеслись по Успенскому шоссе и неподалеку от совхоза «Горки-2» свернули на девятую дачу — один из самых охраняемых объектов знаменитой «девятки» КГБ. Из машин высыпали многочисленные семейства посла Томпсона и советника Бориса Клоссона. Они с удивлением рассматривали большой двухэтажный особняк в сосновом бору над заснеженной Москвой-рекой. Все вокруг было белым — и сам дом, и покрытые пушистым снегом темные ели, и замерзшая река.

Дом этот имел свою историю, о которой не принято было говорить вслух. Его построили еще в конце 20-х годов для председателя Совета народных комиссаров СССР А. И. Рыкова. Потом в нем долго жил Молотов…

А утром того дня у крыльца их встретил новый хозяин — улыбающийся и краснощекий с мороза Никита Сергеевич Хрущев. Он был в полушубке, в валенках и шапке-ушанке с опушенными ушами. Широким жестом пригласил гостей кататься на лошадях. Расселись по машинам, Хрущев с шестилетней Шерри Томпсон на коленях, и отправились на ипподром, находящийся тут же неподалеку на Успенском шоссе. Детишек, и мальчиков и девочек, усадили на арабских скакунов. Только внук Хрущева маленький Никита решительно отказался.

— Не обращайте внимания, — сказал Никита Сергеевич, — он у нас интеллигент. Собирается быть первым философом в семье.