Тысяча и один день Никиты Сергеевича

Даже программу удалось согласовать той осенью. 10 июня 1960 года по прибытии в Москву состоится официальный обед в Кремле. На следующий день Эйзенхауэр посетит Пушкинский музей, ВДНХ, баптистскую церковь и Большой театр. Потом будет семейный обед на даче у Хрущевых, поездка в Ленинград, осмотр Эрмитажа и 15-минутное выступление по радио и телевидению.

В Киеве президент возложит венок на могилу Неизвестного солдата, произнесет еще одну речь на телевидении и поприсутствует на концерте. По возвращении в Москву ему вручат в университете почетный диплом доктора наук. Он посетит художественную выставку, даст обед в честь Хрущева в Спасохаузе и 30 минут будет выступать по телевидению.

После всего этого он полетит в Иркутск и совершит путешествие на пароходе по Ангаре.

19 июня вылетит в Токио.

Эйзенхауэр просил Хрущева разрешить ему пользоваться личным самолетом для перелетов в Советском Союзе. Советский премьер ответил Томпсону, что это поставит его в трудное положение перед военными: они опасаются, что на самолете будут установлены секретные устройства для фотографирования советской территории.

Но некоторое время спустя Хрущев написал Эйзенхауэру, что ему удалось убедить военных дать согласие на использование американского самолета. Президент ответил: «Я очень благодарен за ваши усилия исполнить мою просьбу».

А тем временем на базе ВВС «Эндрюс» с согласия Эйзенхауэра его самолет ВВС-1 оснащался разведывательной аппаратурой. На крылья и фюзеляж приклепывались и приваривались камеры с высокоразрешаюшей оптикой. ЦРУ рассчитывало, что полет президента будет происходить над мостами, железными и шоссейными дорогами и другими интересующими США объектами на высоте в два раза ниже, чем летает У-2. Фотографии, сделанные с такой высоты, будут куда четче. Были встроены приспособления, которые могли тайно включать и выключать эти камеры.

Специальный помощник директора ЦРУ Ричард Биссел, который руководил Центром по проведению аэроразведки против СССР, позднее расскажет, что президент занял такую позицию: «Хорошо, если вы незаметно установите оборудование на мой самолет и получите то, что вы хотите. Но я думаю, он был против того, чтобы как-либо менять проложенный советскими навигаторами маршрут полета. Эйзенхауэр явно не хотел, чтобы кто-то мог подумать, что его путешествие имело какое-нибудь отношение к разведывательным целям».

Вот в такие игры играют во время визитов на высшем уровне.

ПРОТИВОСТОЯНИЕ

Очередной раунд переговоров по запрещению испытаний ядерного оружия начался 27 октября, как обычно, в девятом зале женевского Дворца наций.

Американцы не подозревали о миссии Брежнева и тех сдвигах, которые происходят в советской позиции. Поэтому, прослушав обычное, составленное в жестких тонах заявление представителя СССР при Европейском отделении ООН Семена Царапкина, они решили, что и на этот раз он приехал в Женеву с пустыми руками. Раз так, заявил Уодсворт, США начинают одностороннее изложение новых сейсмических данных.

Царапкин знал о новых директивах, что внесены в ПК, но у него не было информации, утверждены они Президиумом или нет. Поэтому, решив подстраховаться, он ответил в своей любимой ругательной манере — заявление американского представителя создает тупик на переговорах и, возможно, таит в себе угрозу их срыва.

Это был, конечно, перебор. 3 ноября Царапкину пошло грозное указание: дать немедленно согласие на рассмотрение новых сейсмических данных США.

Семен Константинович немедленно потребовал созыва заседания и, к немалому изумлению Уодсворта и Райта, заявил: мы готовы. Но начать переговоры экспертов оказалось не просто. Как всегда, возникла тяжба из-за мандата переговоров. Американцы, жаловался Царапкин в Москву, хотят сразу предопределить в нем, что выводы женевского совещания экспертов безнадежно устарели.

Все это вызывало раздражение у Хрущева. Он твердо взял курс на заключение договора о запрещении ядерных испытаний на встрече в верхах. Поэтому всякое копание в мелочах казалось ему ненужной тратой времени или просто саботажем.

— Опять Царапкин царапается по мелочам! — ругал он Громыко.

11 ноября в Женеву пошел втык. «Учтите, — телеграфировал министр, — мы не заинтересованы в затяжных переговорах о созыве совещания экспертов». Однако в Женеве, как назло, дела не шли: дипломаты цеплялись за слова, и в их бесконечных перепалках как бы сама собой растворялась суть дела

В эти трудные дни к Царапкину на Белую виллу приехал английский посол сэр Майкл Райт поговорить по душам. Сэр Майкл был невысокого роста, худой и очень подвижный человек с рыжеватыми волосами, обладающий острым умом и язвительным языком. За это Царапкин его недолюбливал, предпочитая вести дела с грубым, но простым американцем. Однако Англия в то время активно выступала посредником, пытаясь находить выход из самых глухих тупиков, в которые порой заводили их непримиримые позиции Царапкина и Уодсворта. Эту роль Райт играл блестяще и по этой причине с ним приходилось общаться.