Тысяча и один день Никиты Сергеевича

А вечером обедали в огромной мрачной столовой. Ее стены, как и во всех дачах, построенных в сталинское время, были обшиты до потолка дубовыми панелями. В простенках с портретов на гостей строго смотрели Маркс, Энгельс и Ленин. Портрет Сталина убрали. Но проплешина на его месте напоминала о многом. Вдоль стен стояли огромные неуклюжие диваны из черной кожи. Только с одной стороны они уступили место камину, который не зажигали по причинам пожарной безопасности. А посредине стоял огромный стол — человек на 30–40.

Помимо американцев в гости к Хрущеву в этот вечер приехали член Президиума, фаворит Хрущева Фрол Козлов, Анастас Микоян, Андрей Громыко и Алексей Аджубей — все с женами. Стол, как всегда, ломился от закусок, но меню было чисто русским — уха из стерляди, жареная осетрина и перепелки.

Детям очень скоро надоело это ритуальное застолье, и они с шумом бегали по комнатам, залезали на диваны и юркали под столом — две девочки Томпсонов, три мальчика Клоссонов и три внука Хрущева. Строгие нянечки от КГБ в белых накрахмаленных наколках едва успевали следить за ними. А в это время зять Хрущева Аджубей поставил пластинку и патефон загромыхал джазом. Хрущев недовольно поморщился:

— Нельзя ли выключить эту штуку?

Он объявил, что по указанию врачей будет пить не водку, а белое вино. При этом хитро улыбался.

— Все русские, которые говорят по-английски, — предложил он, — пусть произносят тосты на английском языке. Все американцы, которые могут говорить по-русски, пусть произносят свои тосты на русском.

Началось оживленное застолье. Хрущев рассказывал леденящие душу истории про сталинский произвол, перемежая их практическими советами из собственного опыта по части выращивания кукурузы в дачных условиях. Тогда Микоян и произнес свою знаменитую фразу:

— Если бы сейчас Сталин мог видеть нас здесь вместе с американским послом, он перевернулся бы в гробу.

Но оказалось, что недоволен был и Фрол Романович Козлов. Он был уже пьян и, увидев, что Борис Клоссон только пригубил и поставил на стол рюмку с водкой, крикнул:

— В России мы пьем так! — И опрокинул пустую рюмку на свою седую голову. — Пусто!

Хрущев знаком приказал ему молчать. Клоссон обратился к Хрущеву по-русски:

— Господин председатель, есть что-то особенное в русском языке. Мне трудно выразить суть несколькими словами.

Хрущев стукнул кулаком по столу и расхохотался:

— Как раз это я и объясняю моим людям. Они считают, что я говорю слишком много. Слушайте теперь, что говорят американцы.

Потом предложил спеть. Кто-то подхватил: пусть начнут дети. Хрущевские внуки стали кучкой и пропели звонкими голосами:

— Весна, весна на улице,
Весенние деньки,
Как птицы, заливаются
Трамвайные звонки.

Неожиданно Дженни и Шерри Томпсон ответили песенкой:

— Я люблю водку, я люблю водку —
Пей ее, пей ее, пей!
Вместе с мартини, вместе с мартини!
Пей ее, пей ее, пей!
Пей, пей, выпивай, напивайся!
Пей, пей, выпивай, напивайся!

Наступила тишина. Потом Хрущев расхохотался. Все последовали его примеру.

Долго еще поздней ночью охранники катали санки с детьми по заснеженным дорожкам. В гостевом домике Томпсон делал заметки о событиях прошедшего дня и прятал их в карманы пижамы.

«Зимой 1959–1960 годов Россия выглядела удовлетворенной и счастливой», — писал Александр Верт, один из ведущих американских советологов. Что ж, может быть, так оно и выглядело.

На поверхности действительно бушевала эйфория. Ни одного советского руководителя после Сталина не расхваливали, как Хрущева. На глазах у изумленной публики на обломках культа личности Сталина вырастал новый культик.

Советская печать, радио и телевидение старались переплюнуть друг друга, воспевая успех визита в США. Двенадцать наиболее бойких журналистов и писателей — главный редактор «Известий» и зять Хрущева Аджубей, главный редактор «Правды» Сатюков, заведующий Отделом агитации и пропаганды ЦК Ильичев, поэт Грибачев и другие — быстро соорудили 700 страничную книгу — бестселлер «Лицом к лицу с Америкой».

В кинотеатрах по всей стране показывали два фильма. В одном рассказывалось, как простой мальчишка, сын шахтера, стал одним из самых могущественных лидеров мира. В другом изображалось триумфальное шествие Хрущева по Америке, в котором Эйзенхауэр выглядел как никчемное приложение.

Хрущев видел все это, слышал, и ему это нравилось.