Тысяча и один день Никиты Сергеевича

В МИДе вскоре он стал номером два не только по должности, но и по сути. Громыко мог спокойно заниматься большой политикой, а всей внутренней работой огромного аппарата министерства руководил его первый зам. Этому в немалой мере способствовали и личные качества Кузнецова. Он был на редкость спокойный и терпеливый человек, никогда не ругался, хотя и любил поворчать. Ну, а работоспособностью обладал лошадиной.

Старые мидовцы в один голос свидетельствуют — не было ничего хуже, чем писать какую-нибудь бумагу вместе с Кузнецовым. Он к каждому слову придерется, сам все перепишет, и получится нечто невыразимо скучное и серое, но зато все будет правильно. У него был поразительный нюх на новое и свежее. Малейший признак новизны — и он тут же безжалостно вымарывал, переписывал все заново, потому что знал: у того же Суслова этот пассаж вызовет озлобление, а некоторые члены Президиума просто облают неприличными словами. В те годы сложился набор штампов, которые нужно было непременно употреблять для быстрого прохождения бумаги. Кузнецов эту кухню знал досконально. А о его осторожности ходили анекдоты и легенды.

При всем этом он был страстный книгочей и любитель литературы, что решительно скрывал. Однажды — это случилось уже в 60-е годы — ему довелось возглавлять советскую делегацию на сессии Генеральной Ассамблеи ООН. Воскресным утром, как было заведено, приехал отдохнуть на дачу советского представителя в Гленкове под Нью-Йорком. И встретил там молодого дипломата с книгой в руках.

— Что за книга у вас? — спрашивает Кузнецов.

— Цветаева, Василий Васильевич.

— Цветаева?!?!

Столько изумления и настороженности было в его вопросе, что молодой дипломат сразу сообразил: Кузнецов подумал — не читает ли он какое-то эмигрантское издание. Тем более «соседи» жаловались, что некоторые дипломаты тайком посещают книжную лавку при издательстве «Новое русское слово» и покупают там запрещенную литературу.

— Да, Цветаева, — повторил молодой человек. — Наше советское издание.

— Дайте сюда!

И, взяв книгу, Кузнецов посмотрел на выходные данные. Все было правильно: «Художественная литература», Москва. Повертев книгу, Кузнецов хмыкнул:

— Смотрите, до чего дожили — Цветаеву стали издавать. Послушайте, дайте мне ее посмотреть на один день. Завтра я вам верну.

На следующий день утром он вызвал молодого дипломата и, ни слова не говоря, вернул книгу. Однако с тех пор спрашивал у него самого или через помощников передавал — пусть у него спросят: не появилось ли у нас чего-нибудь нового или интересного почитать. Так Василий Васильевич открыл для себя Аксенова, Евтушенко, Вознесенского, Солженицына, Ахмадулину. Даже просил, чтобы Окуджаву ему дали послушать.

Надо сказать, что Кузнецову всегда поручали самые неприятные, безнадежные дела. Но из них он обычно как-то выпутывался: не то чтобы решал — их решить было нельзя, — но спускал на тормозах и обходилось без скандалов. В ООН в 60-е годы за ним укрепилась даже слава миротворца, которой, пожалуй, не удостаивался там ни один советский дипломат.

Теперь «открытым небом» предложили заняться Кузнецову. Начал он с того, что сколотил хорошую команду, собрав из разных мидовских отделов самых толковых дипломатов. Правой рукой у него оказался мало кому известный тогда советник Управления внешнеполитической информации Лев Менделевич. Они и решили поколебать твердокаменность советской позиции, применив метод «от обратного». «Если „открытое небо“ позволит американцам беспрепятственно летать над территорией Советского Союза, — рассуждали они, — то и мы получим право беспрепятственно летать не только над Соединенными Штатами, но и их союзниками — Англией, Францией и другими странами. Американцы будут фотографировать наши военные объекты, а мы будем фотографировать их. Но, поскольку НАТО вынашивает агрессивные планы, а Советский Союз борется за мир, он и выиграет больше, так как получит возможность следить за военными приготовлениями Запада и уточнять цели для своих ракет».

Вокруг этой новой и, прямо скажем, неортодоксальной позиции сразу же разгорелся жаркий спор. Военные и КГБ были решительно против. Окончился этот спор в кабинете Шелепина на Лубянке. Мягко улыбаясь, «железный Шурик» сказал:

— Да не нужно нам открывать небо над Америкой. Мы и так там все хорошо знаем.

В Женеву советская делегация выехала с директивами решительно возражать против плана «открытого неба». Ему противопоставлялся набор различных мер разоружения и создания безъядерных зон, который был объявлен конкретным планом предотвращения внезапного нападения.

Переговоры начались 11 ноября 1958 года и с первых же дней зашли в тупик. Но Кузнецов воспринял это спокойно. Даже несколько меланхолично, как должное. Только Царапкин, который в это время также заводил в тупик переговоры по прекращению ядерных испытаний, хорохорился.

— В Женеве, — говорил он группе своих сотрудников, — всем заправляют металлурги. Смотрите, Василий Васильевич — металлург, я — металлург.

— Может быть, именно поэтому и идут так плохо дела в Женеве? — невесело заметил генерал А. И. Устюменко.