Тысяча и одна ночь. В 12 томах

И она прибавила:

— Только, йа Абул Гассан, прежде чем заняться твоими делами, я должна хорошенько убедиться в твоих добрых намерениях относительно моей сестры, потому что я не могу допустить, чтобы из всего этого для нее вышло что-нибудь дурное.

И я отвечал, воздев руки:

— Аллах да охранит тебя и да соблюдет тебя на пути справедливости, о госпожа и покровительница моя! О, клянусь твоей жизнью!

Могут ли мои намерения быть иными, как только чистыми и бескорыстными?! И я не желаю себе ничего другого, как только повидаться с твоей прекрасной сестрою Жемчужный Пучок, чтобы глаза мои порадовались, глядя на нее, и чтобы мое изнемогающее сердце вернулось к жизни! Только этого, и ничего более! Аллах Всевидящий свидетель моих слов, и Он знает мои мысли!

Тогда она сказала мне:

— В таком случае, йа Абул Гассан, я жалею, чтобы ты только достиг законной цели своих желаний! — И, говоря таким образом, она хлопнула в ладоши и сказала маленькому рабу, который прибежал по этому ее знаку: — Ступай разыщи госпожу твою Жемчужный Пучок и скажи ей: «Твоя сестра Миндальное Тесто шлет тебе приветствия и просит тебя без замедления прийти к ней, потому что она чувствует в эту ночь стеснение в груди и единственно твое присутствие может облегчить ее. И кроме того, между нею и тобою есть один секрет».

И раб тотчас же вышел исполнить это приказание.

И вскоре, о господин мой, я увидел, как она вошла во всей своей красоте, во всей своей грации. И она была завернута вместо всякого платья в большое покрывало из голубого шелка, и ноги ее были обнажены, и волосы распущены.

И вот сначала, не замечая меня, она сказала своей сестре Миндальное Тесто:

— Что с тобою, дорогая моя? Я выходила из хаммама и не успела даже одеться. Но скажи мне, что за секрет между нами?

И вместо всякого ответа моя покровительница показала Жемчужному Пучку на меня пальцем, сделав мне знак приблизиться к ней. И я вышел из тени, в которой держался.

И, увидав меня, моя возлюбленная не выказала ни стыда, ни смущения, но прямо подошла ко мне, бледная и взволнованная, и бросилась мне на руки, как ребенок на руки матери. И я подумал, что я держу у своего сердца всех гурий рая. И я не знал, о господин мой, настолько все тело ее было нежно и сочно, была ли она создана из лучшего масла или же из миндального теста. Да будет благословен Тот, Кто сотворил ее! И руки мои не посмели опереться об это детское тело. И новая жизнь целого столетия вошла в меня вместе с ее поцелуем.

И мы оставались так в объятиях друг друга, не знаю сколько времени, ибо я помню хорошо, что был в экстазе или в состоянии, близком к нему.

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила наступление утра и скромно умолкла.

А когда наступила

ВОСЕМЬСОТ ДЕВЯТНАДЦАТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

Не знаю, сколько времени мы оставались в объятиях друг друга, ибо я помню хорошо, что был в экстазе или в состоянии, близком к нему.

Но когда я наконец вернулся к действительности, я пожелал рассказать ей все, что перестрадал из-за нее, но вдруг мы услышали, что шум в галерее усилился. И то был сам халиф, который шел повидаться со своей фавориткой Миндальное Тесто, сестрой Жемчужного Пучка. И у меня только хватило времени подняться и вскочить в большой сундук, который они закрыли за мною как ни в чем не бывало.

И халиф аль-Мутаваккиль, твой дед, о господин мой, вошел в помещение своей фаворитки и, заметив Жемчужный Пучок, сказал ей: — Клянусь моей жизнью, о Жемчужный Пучок, я очень рад, что встретил тебя сегодня у сестры твоей Миндальное Тесто. Где это ты была все последние дни, что я не видел тебя нигде во дворце и не слышал твоего голоса, который мне так нравится? — И он прибавил, не ожидая ответа: — Возьми скорее лютню, которую ты оставила, и спой мне что-нибудь страстное, аккомпанируя себе!

И Жемчужный Пучок, зная, что халиф до крайности влюблен в одну юную невольницу, по имени Венга, нисколько не затруднилась выбрать песню, какой ему хотелось, потому что она была влюблена сама, и ей оставалось только выразить свои чувства, и она, настроив свою лютню, склонилась перед халифом и запела:

Прекрасный друг, кого люблю я, — ах!
Пушок ланит младых его — о очи! —
Своею нежной прелестью — о ночь! —
Росистых роз прекраснее — о очи!
Прекрасный друг, кого люблю я, — ах!
Цветущий мальчик он еще, — о очи! —
Чей нежный взгляд ласкающий — ах! ах! —
Заколдовал бы навсегда — о очи! —
Царей великих Вавилона — ах!
И вот таков — о ночь! ах! ах! о очи! —
Мой юный друг, кого я так люблю!

Когда халиф аль-Мутаваккиль выслушал эту песню, он пришел в крайнее волнение и, повернувшись к Жемчужному Пучку, сказал ей: