Тысяча и одна ночь. В 12 томах

И шейх велел султану открыть четвертое окно, не давая ему времени прийти в себя от неожиданности. Это четвертое окно выходило на чудесную зеленеющую равнину, которая тянулась от ворот города, теряясь вдали, и была покрыта бегущими ручьями и счастливыми стадами, — это была одна из тех равнин, которые воспевались всеми поэтами со времен Умара[33], где кущи роз, василисника, нарциссов и жасмина чередуются с апельсинными рощами, где на деревьях живут горлицы и соловьи, замирающие в бесконечных песнях любви, где земля так же богата и нарядна, как в древних садах Ирама Многоколонного, и так же благоухает, как на лугах Эдема. И вот вместо лугов и фруктовых рощ султан Махмуд увидел одну ужасающую красную и белую пустыню, выжженную неумолимым солнцем, каменистую и поросшую тростником пустыню, которая служила убежищем для гиен и шакалов и местопребыванием змей и зловредных животных. И это мрачное видение не замедлило исчезнуть, подобно предыдущим, когда шейх своей рукою закрыл и снова открыл окно. И опять равнина была во всем своем великолепии и улыбалась небу всеми цветами своих садов.

И султан Махмуд не понимал, спит ли он, или видит это наяву, или находится во власти какого-нибудь колдовства или галлюцинации.

Шейх же, не дав ему прийти в себя от всех этих сильных ощущений, которые он только что испытал, снова взял его за руку, причем у того не явилось даже мысли о малейшем сопротивлении, и подвел его к небольшому бассейну, который освежал залу своей журчащей водой. И сказал он ему:

— Наклонись над бассейном и смотри!

И султан Махмуд наклонился над бассейном, чтобы смотреть, как вдруг шейх быстрым движением погрузил всю голову его в воду.

И султан Махмуд увидел себя потерпевшим кораблекрушение у подножия горы, возвышавшейся над морем. И был он еще, как во времена своего блеска, одет в свои царские одежды и с короной на голове. И неподалеку от него феллахи смотрели на него как на новый предмет и делали друг другу знаки о нем, все время смеясь. Султан же Махмуд при виде этого пришел в безграничную ярость, направленную больше против шейха, чем против феллахов, и воскликнул:

— О проклятый маг, причина моего кораблекрушения! О, если бы Аллах возвратил меня в царство мое, чтобы мог я наказать тебя, как ты этого заслуживаешь! Так гнусно провести меня! И что станется со мною в этой чужеземной стране?! — Затем, подумав, он подошел к феллахам и сказал им торжественным голосом: — Я султан Махмуд! Убирайтесь!

Но они продолжали смеяться, открывая рты до самых ушей.

О, какие рты! Целые пещеры! Пещеры! И чтобы спастись от них и не быть ими проглоченным живьем, он хотел уже убежать, когда тот, кто, по-видимому, был начальником феллахов, подошел к нему, снял с него его корону и одежду и, бросив их в море, сказал:

— О несчастный, к чему все это железо?! Слишком жарко, чтобы так одеваться! Вот, несчастный, одежда, подобная нашей!

И, раздев его догола, он надел на него платье из синей ткани, на ноги — пару старых желтых туфель с подошвами из кожи гиппопотама, на голову — маленькую серую войлочную шляпу. И сказал он ему:

— Пойдем, бедняк, работать вместе с нами, если ты не хочешь умереть с голоду здесь, где все работают!

Но султан Махмуд сказал:

— Я не умею работать.

Феллах же сказал ему:

— В таком случае ты будешь для нас носильщиком и ослом в одно и то же время.

Но в эту минуту Шахерезада заметила, что приближается утро, и скромно приостановила свой рассказ.

Когда же наступила

ВОСЕМЬСОТ ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ НОЧЬ,

она сказала:

И ты будешь для нас носильщиком и ослом в одно и то же время.

И поскольку они уже окончили свой рабочий день, то были очень рады обременить чужую спину вместо своей весом своих рабочих инструментов. И султан Махмуд, сгибаясь под тяжестью заступов, борон, кирок и грабель и с трудом двигаясь, должен был следовать за феллахами. И он пришел вместе с ними, с разбитыми ногами и еле дыша, в деревню, где он послужил мишенью для преследований маленьких детей, которые совсем нагишом бежали за ним, заставляя его выносить тысячу издевательств. И на ночь заперли его в пустой хлев, куда ему бросили для пропитания кусок заплесневевшего хлеба и луковицу.

И на следующее утро он действительно превратился в осла, настоящего осла, с хвостом, копытами и ушами. И на шею повязали ему веревку, а на спину положили вьюк и выгнали его в поле тащить соху.

Но так как он выказывал упрямство, его передали деревенскому мельнику, который живо справился с ним, завязав ему глаза и заставив его вертеть мельничное колесо. И в течение пяти лет вертел он мельничное колесо, отдыхая ровно столько времени, сколько было нужно, чтобы съесть свою порцию бобов и выпить воды из своего ведра. Пять лет палочных ударов и самых унизительных оскорблений и лишений! И вместо всякого утешения или облегчения он мог только с утра до вечера, поворачивая мельницу, выпускать из себя газы как ответ на все обиды.