Тысяча и одна ночь. В 12 томах

Султан же Махмуд, когда улеглось его волнение, понял урок своего Господа. И понял он, что все несчастья, которые он видел в повелевающем взгляде старца, могли бы, если бы угодно было судьбе, стать действительными несчастьями его жизни. И он упал на колени, заливаясь слезами. И с этого времени он изгнал всю печаль из сердца своего. И, живя в счастье, он распространял счастье вокруг себя. И такова действительная жизнь султана Махмуда, и такова жизнь, которую он мог бы вести при простом повороте судьбы, ибо Аллах всемогущ!

И, рассказав эту историю, Шахерезада умолкла. А царь Шахрияр воскликнул:

— Какое назидание для меня, о Шахерезада!

Дочь же визиря улыбнулась и сказала:

— Но назидание это — ничто в сравнении с тем, которое можно извлечь из рассказа о бездонном сокровище!

И Шахрияр сказал:

— Я не знаю этого сокровища, Шахерезада!

И Шахерезада сказала:

БЕЗДОННОЕ СОКРОВИЩЕ

Рассказывали мне, о царь благословенный, обладающий утонченным обращением, что халиф Гарун аль-Рашид, самый щедрый и великодушный государь своего времени, имел иногда слабость — а один Аллах без слабости! — хвастаться в разговоре, что никто из живых не может сравниться с ним в щедрости и великодушии.

И вот однажды, когда он пустился расхваливать себя за все дары свои, которые, в сущности, и были даны ему Воздаятелем для обнаружения его щедрости, великий визирь Джафар решил в своей любвеобильной душе, что не следует, чтобы господин его продолжал грешить против смирения перед Аллахом. И взял он на себя смелость открыть ему глаза. И пал он ниц между рук его и, три раза прикоснувшись к земле, сказал ему:

— О эмир правоверных, о венец голов наших, прости раба твоего, осмеливающегося возвысить в твоем присутствии свой голос, чтобы напомнить тебе, что главная добродетель правоверного — смирение перед Аллахом и что добродетель эта — единственная вещь, которою может гордиться земное создание. Ибо все блага земные, и все богатства ума, и все свойства души представляют собой только дар Всевышнего — да будет хвала Ему! Человек же не должен гордиться этим даром в большей степени, чем дерево своими плодами или море водой, посылаемой ему небом. Что же касается восхваления твоей щедрости, то предоставь это твоим подданным, которые непрестанно благодарят небо, даровавшее им родиться под твоею властью, и для которых нет высшего удовольствия, как произносить имя твое с благодарностью. — Затем он прибавил: — Впрочем, о господин мой, не думай, что ты единственный, которого Аллах осыпал бесценными дарами Своими. Знай же, что есть в городе Басре юноша, простой смертный, который живет с большей пышностью и великолепием, чем самые могущественные цари. Зовут его Абулькассем, и ни один из государей вселенной, и даже сам эмир правоверных, не сравнится с ним в щедрости и великодушии.

На этом месте своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

Когда же наступила

ВОСЕМЬСОТ ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ НОЧЬ,

она сказала:

Его зовут Абулькассем, и ни один из государей вселенной, и даже сам эмир правоверных, не сравнится с ним в щедрости и великодушии.

Когда халиф услышал эти слова своего визиря, раздражение его достигло крайних пределов, и лицо его покраснело, а глаза запылали гневом; и, надменно посмотрев на Джафара, он сказал ему:

— Беда на голову твою, о собака среди визирей! Как смеешь ты лгать перед повелителем своим, забывая, что подобное поведение ведет к неминуемой смерти?!

А Джафар отвечал:

— Клянусь головой, о эмир правоверных, слова, которые я осмелился произнести в твоем присутствии, суть слова истины. И если потерял я все доверие в твоих глазах, ты можешь проверить мои слова, а затем наказать меня, если найдешь их лживыми. Что же касается меня, о господин мой, то утверждаю без колебаний, что во время моего последнего путешествия в Басру я был изумлен гостеприимством юного Абулькассема. И глаза мои не забыли того, что видели, а уши мои — того, что слышали, а ум мой — того, что привело его в восхищение. Вот почему даже под страхом навлечь на себя немилость моего повелителя, я не мог удержаться и не провозгласить Абулькассема самым великодушным человеком своего времени. — И, сказав это, Джафар замолк.

Халиф же, придя в величайшее бешенство, сделал начальнику стражи знак схватить Джафара.

И приказание было немедленно исполнено. И после этого аль-Рашид вышел из залы, и, не зная, как успокоить гнев свой, пошел он в покои Сетт Зобейды, супруги своей, которая побледнела от ужаса, увидев, что лицо его чернее тучи.

И аль-Рашид, с нахмуренными бровями и расширенными зрачками, бросился на диван, не произнося ни слова. А Сетт Зобейда, которая знала, как успокаивать его в минуты тоски, не позволила себе докучать ему пустыми вопросами, напротив, приняв крайне взволнованный вид, она принесла ему чашку надушенной розами воды и, предлагая ее ему, сказала:

— Аллах да будет над тобой, о сын моего дяди! Пусть этот напиток освежит и успокоит тебя! Жизнь слагается из двух цветов: белого и черного. Пусть один только белый отметит твои долгие дни!

А аль-Рашид сказал: