Тысяча и одна ночь. В 12 томах

И вот я вошел в этот день в город и никого не встретил на улицах. Тогда я направился к первому попавшемуся мне на дороге дому, отворил дверь и проник туда. Я очутился тогда в зале, где сидело кругом множество лиц почтенной наружности. Тогда, ободренный их видом, я почтительно приблизился к ним и, поклонившись, сказал:

— Я Яншах, сын царя Тиглоса, владыки Кабула и начальника над племенем Бани Шалан. Я прошу вас, о господа мои, скажите мне, в каком расстоянии нахожусь я от своей страны и какою дорогой идти мне, чтобы попасть туда. Кроме того, я голоден.

Тогда все сидевшие там смотрели на меня, не отвечая; и тот, который, казалось, был их шейхом, не произнося ни слова, но объясняясь одними только знаками, сказал мне: «Ешь и пей, но не говори!»

И он указал мне на поднос, уставленный удивительными кушаньями, такими, каких я нигде в другом месте не встречал и главная составная часть которых, если судить по запаху, было растительное масло. Тогда я стал есть и пить и хранил молчание.

Когда я закончил, шейх евреев подошел ко мне и спросил меня, но опять объясняясь знаками: «Кто, откуда, куда?»

Тогда я тоже знаками спросил его, могу ли я отвечать, и на его утвердительный знак, сопровождаемый другим, означающим: «Произнеси три слова», я спросил: «Когда караван Кабул?»

Он ответил мне, также не произнося ни слова: «Не знаю».

И он знаком велел мне уйти, так как я закончил есть.

Тогда я поклонился ему, как и всем тем, кто был там, и вышел, крайне изумляясь этим странным приемом. Выйдя на улицу, я пытался собрать какие-нибудь сведения, когда наконец услыхал публичного глашатая, который кричал громким голосом:

— Пусть тот, кто хочет получить тысячу золотых и обладать невольницей несравненной красоты, следует за мною, чтобы совершить работу, отнимающую час времени!

Я, оторванный от всего, приблизился к глашатаю и сказал ему:

— Я берусь за работу, а с нею вместе я беру тысячу динаров и молодую невольницу!

Тогда он взял меня за руку и привел в роскошно обставленный дом, где на троне из черного дерева сидел старый еврей.

И глашатай поклонился перед ним и, представляя меня, сказал:

— Вот наконец молодой чужестранец, единственный человек, который откликнулся на призыв, выкрикиваемый мною в продолжение трех месяцев.

При этих словах старый еврей, хозяин дома, посадил меня около себя, выказал мне много расположения, обильно накормил и напоил и дал мне кошелек, содержащий тысячу золотых (без всякой фальши) монет. В то же время он приказал своим невольникам одеть меня в шелковое платье и отвести к молодой невольнице. И вот он стал предлагать мне ее заранее взамен будущей работы, о которой я еще и понятия не имел.

На этом месте своего повествования Шахерезада заметила, что занимается заря, и скромно умолкла.

Но когда наступила

ТРИСТА ШЕСТЬДЕСЯТ ШЕСТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

Старый еврей приказал своим невольникам одеть меня в шелковое платье и отвести к молодой невольнице. И вот он стал предлагать мне ее заранее взамен будущей работы, о которой я еще и понятия не имел.

Тогда невольники, одев меня в вышеупомянутое шелковое платье, отвели меня в комнату, где ждала меня молодая девушка, которая, по уверению старого еврея, должна была быть девственницей. И действительно, я увидал молодую девушку, очень красивую, с которой невольники оставили меня одного, чтобы я провел с ней ночь. И вот я спал с ней и поистине нашел ее совершенной.

Я провел с ней три дня и три ночи, и я ел и пил и делал то, что должен был делать, а утром четвертого дня старик призвал меня и сказал:

— Готов ли ты теперь исполнить работу, за которую я тебе заплатил и на которую ты заранее согласился?

Я объявил ему, что готов расплачиваться работой, хотя не имею понятия, в чем состоит она.

Тогда старый еврей приказал своим невольникам оседлать и привести двух мулов; и невольники привели двух взнузданных мулов. Он сел на одного, а я сел на другого, и он велел мне следовать за собой. Мы поехали очень скоро, и мы ехали так до полудня, и приехали мы к подножию высокой отвесной горы, и на склоне ее не было видно ни одной тропинки, по которой мог бы пробраться человек или пройти какое-нибудь верховое животное. Тогда мы слезли с мулов, а старый еврей протянул мне нож и сказал:

— Всади его в живот твоего мула. Теперь настало время работать.

Я послушался и всадил нож в живот мула, который тут же околел.

Потом по приказанию еврея я ободрал шкуру с мула и очистил ее.

Тогда он сказал мне:

— Теперь ты должен растянуться на этой шкуре, чтобы я мог зашить тебя внутри ее, как в мешке.

И я точно так же повиновался и растянулся на шкуре, и старик старательно зашил меня в ней, потом он сказал мне: