Тысяча и одна ночь. В 12 томах

Я был еще ребенком, о господа мои, когда отец мой и мать моя скончались в милосердии Воздаятеля. И я был подобран сострадательными соседями, такими же бедняками, как и мы, которые, не имея сами даже наиболее необходимого, не могли тратиться на мое воспитание и предоставляли мне шататься по улицам с открытой головой и голыми ногами, не имеющим на себе другой одежды, кроме половины рубахи из синей бумажной материи. Но я, должно быть, не имел очень противного вида, потому что прохожие, глядя на меня, когда я жарился на солнце, часто, останавливаясь, восклицали:

— Да сохранит Аллах этого ребенка от дурного глаза! Он прекрасен, как частица луны!

И бывало иной из них покупал для меня халвы из турецкого гороха или желтой тягучей карамели, которая растягивается в нитку, и, давая мне это, они похлопывали меня по щеке, или поглаживали меня по голове, или ласково потягивали меня за хохол, остававшийся на макушке моей бритой головы. И я открывал во всю ширину рот свой и одним глотком проглатывал все эти лакомства. И это заставляло восклицать от удивления тех, которые смотрели на меня, и открывать глаза зависти у уличных мальчишек, которые играли вместе со мною. И таким образом я достиг двенадцатилетнего возраста.

И вот в один день среди других дней я отправился со своими обычными товарищами поискать ястребиные или вороньи гнезда на вершинах развалин, как вдруг заметил в шалаше из пальмовых листьев, скрытом в глубине двора, неопределенную и неподвижную фигуру какого-то живого существа. И, зная, что в покинутых домах живут ифриты и мариды[30], я подумал: «Это марид!»

И, охваченный ужасом, я соскочил с вершины разрушенного дома и хотел уже бежать со всех ног и уничтожить короткое расстояние между мной и этим маридом. Но из глубины шалаша послышался ласковый голос, призывавший меня, и он говорил:

— Почему бежишь ты, милое дитя? Приди отведать мудрости! Ступай ко мне без страха! Я не ифрит и не марид, я человек, живущий в уединении и размышлении. Приди, дитя мое, я научу тебя мудрости!

Дойдя до этого места в своем рассказе, Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла.

А когда наступила

ВОСЕМЬСОТ СОРОК ТРЕТЬЯ НОЧЬ,

она сказала:

И я, задержанный в своем бегстве непреодолимой силой, вернулся обратно и направился к шалашу, тогда как сладостный голос продолжал говорить мне:

— Приди, милое дитя, приди!

И я вошел в шалаш и увидел, что эта неподвижная фигура была старцем, которому, казалось, было бесчисленное множество лет. И его лицо, несмотря на его весьма преклонный возраст, было как солнце. И он взял меня за руку и прибавил:

— Ты будешь моим учеником. И ты достигнешь того, что когда-нибудь будешь сам наставником других учеников.

И, говоря это, он запечатлел на мне поцелуй мира, усадил рядом с собою и тотчас же начал меня поучать. И я был покорен его словами и красотой учения его; и я забыл для него мои игры и моих товарищей. И он стал отцом моим и матерью моей. И я выказывал ему глубокое уважение, и необыкновенную нежность, и безграничное повиновение. И так протекло пять лет, в течение которых мне было дано дивное воспитание. И дух мой был вскормлен хлебом мудрости.

Но, о господин мой, вся мудрость ни к чему, если она не посеяна в землю, недра которой плодородны. Ибо она может быть вырвана с корнем первым же взмахом граблей безумия, которыми прочищается плодородная грядка, и тогда не остается ничего, кроме засухи и бесплодия. И я должен был испытать на себе силу инстинктов, торжествующих над предписаниями.

И действительно, однажды старый мудрец, мой учитель, послал меня на двор мечети просить милостыню для поддержки нашего существования; и я был одарен от щедрот правоверных и направился к выходу и пошел по пути, ведущему в наше уединение. Но по дороге, о господин мой, я встретил толпу евнухов, посреди которых покачивалась молодая девушка, прикрытая вуалью; и сквозившие сквозь эту вуаль глаза ее, казалось мне, заключали в себе все небо. И евнухи были вооружены длинными палками, которыми они били по спинам прохожих, чтобы сгонять их с пути, по которому шествовала их госпожа. И я услышал, как народ со всех сторон перешептывался: «Дочь султана! Дочь султана!»

И я, о господин мой, вернулся к моему учителю с взволнованной душою и с беспорядком в голове. И я сразу забыл все наставления моего учителя, и мои пять лет мудрости, и обеты отречения.

И учитель мой с печалью смотрел на меня, тогда как я плакал. И мы провели всю ночь рядом друг с другом, не произнося ни слова.

И утром, после того как я, по обыкновению, поцеловал у него руку, я сказал ему:

— О отец мой и мать моя, прости недостойного ученика твоего, но нужно, чтобы душа моя видела еще раз дочь султана, хотя бы я только бросил на нее один-единственный взгляд.

И мой учитель сказал мне: