Тысяча огней

От рассвета до заката во дворце звучат колыбельные песни и молитвы. Охрана, вооруженная луками и копьями, носит железные кольчуги.

В полутьме особенно ярко выделяются цветастые бубу — халаты придворных. Женщины, наоборот, в блеклой, старой одежде, которая сливается с темной городской стеной.

— Это служанки, — объясняет один из придворных. — Жены нашего великого ламидо все в великолепных, богатых платьях. Но они никогда не выходят за пределы внутреннего двора, обнесенного другой, менее высокой стеной.

В просветах неба между хижинами с карканьем кружат черные вороны, привлеченные отбросами пищи. А работа на дворцовой кухне кипит день и ночь. Ведь нужно накормить всю прожорливую ораву чиновников и стражников, а также многочисленных жен и наложниц. Запах паленого мяса и дыма сливается с глухим шумом голосов, возносящихся к небу из хижин и двориков.

Единственные минуты, когда во дворце царит тишина, — это во время молитвы. Пять раз в день жизнь в королевстве замирает. Пронзительный звук рожка возвещает, что владыка и повелитель обращает свои мысли к господу богу. Все остальные, разумеется, обязаны последовать его примеру. В часы молитвы ламидо надевает бубу из голубой ткани. Чтобы местному царьку не больно было стоять на коленях, слуги подкладывают ему кусок священного тюрбана из тончайшего полотна. В этот длиннющий восьмидесятиметровый тюрбан ламидо после смерти будет завернут, словно мумия.

По коридорам дворца беспрестанно снуют бесчисленные негры. Они всегда чем-нибудь заняты, и просто непонятно, когда они отдыхают. Ахмед Виду, глава дворцовой стражи, сказал мне, что это — пожизненные слуги, а не рабы.

В отличие от жителей окрестных селений они выглядят крепкими и упитанными. Впрочем, это легко объяснить.

— Они должны хорошо работать, а значит, их надо хорошо кормить, — говорит Ахмед Виду. — Была бы у вас скаковая лошадь, стали бы вы жалеть ей еду?

— Если это не рабы, а «пожизненные слуги», то как они попадают во дворец? — спрашиваю я.

— Многие приходят наниматься сами, но обычно мы их не берем. Мы предпочитаем брать сыновей, внуков и правнуков первых слуг. Они самые надежные. Многие из наших слуг никогда не покидали дворца, и ни один не пытался бежать, хотя сделать это очень легко — ведь никто за ними не следит. Куда бы они делись? Дворец— их родной дом, и мир кончается за крепостной стеной. Большинство наших слуг здесь и родилось. Наш ламидо в великой доброте своей кормит верных слуг даже тогда, когда они состарятся и уже не в силах работать. Он святой, и нет предела его великодушию.

— Конечно, конечно, ваш ламидо святой. Но если кому-нибудь из придворных вздумается оскорбить или избить слугу, кто сможет его защитить? И еще, имеет ли он право уйти из дворца, если ему здесь не понравится?

— Тут всем все нравится.

— Но если кто-нибудь из слуг все же захочет уйти?

— Никто еще не пожелал уйти. Кто тогда позаботится о бедняге в старости? — Ахмед Виду явно удивлен. — Только сумасшедшему может прийти в голову такое. Ведь на его место тут же найдется сто тысяч желающих.

— Но если все-таки нашелся такой безумец, — настаиваю я. — Мог бы он уйти?

— Нет. Ламидо не дал бы разрешения. Это было бы бесчестьем для всего дома.

— Значит, каждый слуга обречен провести во дворце всю жизнь?

— Не обречен, а счастлив жить здесь. Он рождается и умирает во дворце.

— Тогда чем же он отличается от раба? — хотелось мне спросить. Но с хитрым, лукавым придворным бесполезно спорить. В конце концов он станет утверждать, но «пожизненный слуга» получает своего рода пенсию — ведь кормит же его ламидо, когда наступает старость.

Поэтому я решил переменить тему разговора.

— Послушай, а что произойдет после смерти ламидо? Кто будет его преемником?

Глаза Ахмеда Виду гневно сверкнули, он зло буркнул:

— Ламидо Нгаундере — самый могущественный из Всех. Когда он умрет, его объявят святым.

— Это я знаю. Но кто именно будет его преемником?

— Ламидо из соседних городков соберутся и выберут нового.

— А ты не думаешь, Ахмед, что времена меняются и в вашей стране скоро многое изменится? И возможно, это коснется и нового ламидо…

— Наша судьба в руках пророка, но мы знаем, что для ламидо ничего не изменится. Они всегда были хозяевами. И когда пришли немцы, и при французах, и потом, когда Камерун стал республикой. Ламидо и президент — друзья.

— Но при новом ламидо что-нибудь изменится? — не сдавался я.

— Ничего не изменится, — сердито ответил Ахмед Виду.

Но он говорил неправду.

Peй-Буба до и после

Семь лет назад, когда страна еще не обрела независимости, мне довелось побывать во дворце Бубы Хамаду Баба — могущественного ламидо города Рей-Бубы и близлежащих селений. В этих местах без его дозволения никто даже пальцем не смел пошевелить.

Приехали мы в город голодные, нас мучила жажда, но мы не могли ничего купить до тех пор, пока власти не дадут нам официального разрешения посетить город. Больше того, согласно законам, царившим в этом «королевстве», для нас были закрыты двери всех лавок, хижин и домов.