Тысяча огней

Нам пришлось явиться во дворец к фактическому владельцу трехсот тысяч душ Бубе Хамаду Баба и сообщить о целях нашего визита. Лишь когда мы получили разрешение остаться в городе, то смогли купить продовольствие, воду и поселиться в одном из домов.

Когда через несколько дней Буба Хамаду Баба принял нас в своем дворце, окруженном мощным земляным валом высотой десять метров, рядом с ним восседало двадцать министров и придворных. Самые важные из министров — саркин кайгура (общественные работы), саркин йаки (военный министр) и саркин догари (главный судья); слева сидел также жирный саркин мата — министр публичных домов. Нам пришлось весьма подробно объяснять всем им и, понятно, самому ламидо, что бы мы хотели заснять в Рей-Бубе и окрестностях. С огромным трудом мы получили разрешение произвести съемки.

Буба Хамаду Баба чувствовал себя всесильным владыкой. Подданные обязаны были платить ему сто франков за каждое рождение, смерть и свадьбу. Одного из каждых тридцати быков, сорока коров отдавали всемогущему ламидо. Десять процентов всего урожая тоже приходилось везти во дворец к Хамаду Баба.

Правосудие вершилось перед дворцом на открытом воздухе. Нам разрешили присутствовать на «процессах», но категорически запретили снимать что-либо.

В центре восседал один из сыновей ламидо, а по бокам — судья и чиновник, беспрестанно цитировавший Коран. Обе спорящие стороны излагали свои жалобы перед лицом триумвирата, сидевшего на голой земле.

Ни истец, ни обвиняемый не имели права взглянуть на судью. Поэтому казалось, что они обращаются к небу.

Выслушав истца и ответчика, судья выносил приговор. Виновного одевали в черные одежды и отправляли в тюрьму.

На следующее утро я увидел осужденного во дворе дворца — он рыл колодец. Другие заключенные отправлялись ставить ловушки. Разумеется, всех пойманных зверей забирали потом чиновники ламидо. Все эти узники оставались рабами ламидо до тех пор, пока не вырывали колодец или не приносили во дворец изрядное количество дичи. Таковы Соломоновы решения судей для мелких преступлений. Для более крупных преступников предусмотрены куда более суровые наказания вплоть до смертной казни.

— Но сейчас никому не отрубают голову, — объяснил нам один из министров. — Сейчас время отдыха и веселья. А на праздник урожая ламидо вынесут из дворца в паланкине; это будет красочное зрелище.

Действительно, торжественный выход ламидо превзошел все наши ожидания. Церемониал прогулки местного владыки был даже более сложным, чем при визите главы великой державы в дружественную страну.

Утром на центральной дворцовой площади, выжженной и голой, но куда более длинной, чем площадь перед Квириналом[30], раздались тягучие звуки тамтама, сзывавшие на парад стражу и воинов; эти же ритмичные звуки тамтама оповещали жителей, что всемогущий ламидо покидает столицу, дабы осмотреть свои владения.

Крестьяне, ремесленники, пастухи немедля бросали работу и возвращались домой. Надев свою военную форму, они группами стекались ко дворцу. Тем временем, слуги седлали лошадей для конных стражников. Как и в остальных районах северного Камеруна, стражники здесь были в тяжелых рыцарских доспехах, а крупы коней украшали традиционные попоны в разноцветную клетку.

На дворцовой площади было так жарко, что мужчины, словно аисты, стояли на одной ноге, потирая рукой другую.

Когда площадь запрудили мужчины, женщины, дети и даже узники, в парадных дверях показалась огромная тень. Это был саркин церемониала. Его бритый череп розно сверкал в полутьме. В зеленой праздничной одежде он пересек площадь, чтобы удостовериться, все ли в порядке. При его появлении все умолкли, слышно было лишь стрекотание нашей фотокамеры да жужжание тысяч мух, вылетевших из стойл.

По знаку саркина воины и женщины построились в ряд. Церемониймейстер, как видно, остался доволен. Он вернулся во дворец, но почти сразу вышел, махнув кому-то рукой. Четверо гигантов вынесли зеленый балдахин, сквозь занавеси которого можно было различить фигуру ламидо.

Мы тут же навели на него все наши объективы, но быстро убедились, что снять его очень сложно. Даже когда паланкин с ламидо проплыл мимо нас, мы с трудом различили силуэт владыки.

С высоты своего походного трона он взирал на своих подданных и, покачиваясь, плыл над нашими головами, эскортируемый вооруженной стражей.

Впереди и по бокам скакали конные всадники, сзади шли солдаты с алебардами. Все вместе они образовали как бы заградительные цепи. Замыкали шествие трубачи. Они дули в свои серебряные трубы, извлекая мрачные, протяжные звуки. Семь лет спустя, вернувшись в Рей-Бубу, я подумал, что в этих печальных звуках было нечто пророческое.

Дворец и площадь являли картину полного запустения. Через запретные двери мог пройти любой и каждый. В тронном зале супрефект-камерунец в американских брюках и рубашке печатал на машинке какой-то указ.

Не видно было ни охраны, ни придворных. Не били тамтамы. Супрефект в американской рубашке был здесь полным хозяином положения.