Тысяча поцелуев, которые невозможно забыть

Она притянула меня к себе, и злость схлынула. Я упал ей на руки и расплакался. Я плакал в объятиях женщины, с которой почти не разговаривал два последних года, но которая была нужна мне сейчас. Мне нужен был кто-то, кто смог бы понять.

Понять, что значило для меня потерять Поппи.

Я держался за нее. Вцепился так, что, наверно, оставил синяки. Мама не сдвинулась с места. Она тоже плакала. Плакала тихо, неслышно, поддерживая меня, потому что сам я держаться уже не мог.

Краем глаза я уловил какое-то движение у двери. На пороге — со слезами на глазах и печалью на лице — стоял отец. И пламя вспыхнуло с новой силой. Я не мог видеть его, того, кто увез меня от нее, кто удерживал меня, когда Поппи нуждалась во мне более всего.

Я отстранился от мамы и, повернувшись к нему, прошипел:

— Убирайся.

Мама напряглась, и я отодвинулся от нее еще дальше. Отец поднял руки. Лицо его перекосила гримаса изумления.

— Руне… — произнес он.

И только подлил масла в огонь.

— Я сказал «убирайся»! — Я поднялся кое-как на ноги.

Отец взглянул на маму, потом снова на меня. Я стоял, сжав кулаки, едва сдерживая бурлящий внутри гнев.

— Руне, послушай. У тебя шок, тебе сейчас больно…

— Больно? Больно? Ты же ни черта не понимаешь! — взревел я и сделал шаг к двери. Мама тут же поднялась и попыталась преградить мне путь, но я шел напролом. Отец взял ее за руку и вытолкнул в коридор, после чего прикрыл дверь.

— Убирайся к чертовой матери, — прошипел я со всей ненавистью, скопившейся во мне к этому человеку.

— Мне очень жаль, — прошептал он, и по его щеке покатилась одна-единственная слезинка. Какая наглость! Стоять передо мной и лить слезы!

Да какое он имеет право!

— Не смей! — предупредил я. — Не смей стоять здесь и плакать. Не смей говорить, что тебе жаль. У тебя нет на это никаких прав. Это ты увез меня. Ты оторвал ее от меня. Ты держал меня там, когда она заболела. И теперь… теперь… когда она уми… — Я не смог договорить. Не смог произнести это слово. Я бросился на отца и принялся колотить его по груди.

Он попятился и наткнулся на стену.

— Руне! — крикнула из коридора мама, но мне было не до нее. Я схватил отца за воротник, притянул его к себе и прохрипел прямо ему в лицо:

— Ты увез меня на два года. И, потому что меня не было рядом, она порвала со мной, ради моего же блага. Она спасала меня. Меня. Она оберегала от боли, потому что я был далеко и не мог утешить ее, поддержать, когда ей было больно. Ты сделал так, что я не смог быть с ней, когда ей было плохо. — Горло перехватило, но я все же добавил: — А теперь уже поздно. Ей остались месяцы… — На большее меня не хватило. — Месяцы… — Я опустил руки и отступил, не справившись с болью и слезами.

— Этого не возвратить. — Я повернулся к нему спиной. — И этого я никогда тебе не прощу. Никогда. Не хочу больше тебя знать.

— Руне…

— Уходи, — рявкнул я. — Убирайся из моей комнаты и из моей жизни. Все. Конец. Будь ты проклят.

Я слышал, как закрылась дверь. В доме стало тихо. Но в моих ушах тишина звучала криком, как будто кричал сам дом.

Отбросив назад волосы, я свалился на матрас и прижался спиной к стене. Время шло. Минуты или часы. Я смотрел в никуда. В комнате было темно, если не считать света от маленькой ночной лампы в углу, как-то пережившей устроенный мной погром.

Я перевел взгляд на висевшую на стене фотографию. Нахмурился. Ее ведь там не было. Наверно, фотографию повесила мама, когда прибирала в комнате и раскладывала мои вещи.

Я смотрел и не мог отвести глаз. Смотрел на Поппи, танцующую в вишневой роще, украсившейся ее любимыми цветами. Вытянув к небу руки и закинув голову, она кружилась и смеялась. До моего отъезда оставалось тогда несколько дней.

Сердце сжалось от боли. Поппимин… Девушка, заставлявшая меня улыбаться. Девушка, убегавшая в вишневую рощу, танцуя и смеясь.

Та, которая сказала держаться от нее подальше. Будем держаться подальше друг от друга: я — от тебя, ты — от меня. Не будем ворошить прошлое. Но я не мог. Не мог оставить ее. Она не могла оставить меня. Я нужен ей, и она нужна мне. И плевать, что она там сказала. Я не оставлю ее сражаться с болезнью в одиночку. Не могу.

Не дав себе времени передумать, я вскочил и метнулся к окну. Бросил взгляд на окно напротив и, отключив голову, положился на автопилот. Стараясь не шуметь, я открыл окно и выбрался наружу. Сердце и ноги работали в тандеме. Я пробежал по лужайке между домами. Остановился. Перевел дух. Подсунул руку под створку. Потянул. Створка подалась.

Открыто.

Как будто и не было этих двух лет. Я осторожно забрался в комнату и закрыл за собой окно. Теперь его закрывала штора, которой не было раньше. Я сдвинул ее в сторону, сделал шаг вперед и остановился, обводя взглядом знакомую комнату.

В нос ударил сладковатый аромат духов. Тех, которыми всегда пользовалась Поппи. Я закрыл глаза, отгоняя легшую на грудь тяжесть, а когда открыл, увидел спящую Поппи. Она лежала в постели, в тусклом свете ночника, и до меня доносилось ее ровное, тихое дыхание.