Тысяча поцелуев, которые невозможно забыть

Он подражает тебе, хочет быть похожим на тебя. Копирует твои привычки и манеры. Хочет, чтобы ты его заметил. Он тебя обожает.

Я смотрел, как мой маленький брат застенчиво перекатывается с пятки на носок, и, едва сдержавшись, криво усмехнулся от умиления. Он был таким же тихим и застенчивым, как и я. Никогда не заговаривал первым.

— Что собираешься сегодня делать? — спросила его Поппи.

— Ничего, — угрюмо ответил Элтон.

Улыбка Поппи тут же угасла.

— Вы с Руне сегодня снова идете гулять? — спросил Элтон.

— Да, малыш, — тихо ответила Поппи.

— Теперь он с тобой разговаривает? — поинтересовался мой брат. И я услышал. Услышал в его тихом голосе ту грусть, о которой говорила Поппи.

— Да, разговаривает, — сказала Поппи и провела пальцем по его щеке, как иногда проводила по моей. Элтон смущенно опустил голову, но я успел заметить тень улыбки в уголке губ.

Поппи подняла глаза и увидела, что я наблюдаю за ними. Она медленно выпрямилась, а я шагнул к ней, взял за руку и притянул к себе.

— Ты готов? — спросила Поппи.

Одарив ее подозрительным взглядом, я кивнул:

— Ты ведь не скажешь мне, куда мы направляемся, верно?

Поппи лукаво поджала губы и помотала головой. Взяв меня за руку, она направилась к двери.

— До свидания, Элтон!

— До свидания, Поппимин, — тихо ответил тот. Услышав, как с губ моего брата слетело это ласковое прозвище, я застыл на месте. Поппи накрыла рот ладошкой. Я видел, как она прямо-таки тает от умиления.

Поппи пристально посмотрела на меня. Она хотела, чтобы я сказал что-нибудь брату, и я нехотя повернулся к нему.

— Пока, Руне, — сказал Элтон.

Поппи стиснула мою руку — ну же, давай.

— Пока, Элт, — неуклюже ответил я. Элтон вскинул голову и широко улыбнулся. Все потому, что я просто попрощался.

Сердце болезненно сжалось. Я повел Поппи вниз по ступеням крыльца и затем к машине ее мамы. Когда мы остановились, Поппи не отпустила мою руку, а дождалась, пока я посмотрю на нее. После чего склонила голову набок и заявила:

— Руне Кристиансен, я чертовски тобой горжусь.

Чувствуя себя неуютно от такой похвалы, я отвел взгляд. Поппи тяжко вздохнула и наконец-то отпустила мою руку и села в машину.

— Может, уже скажешь, куда направляемся? — спросил я.

— Нет, — ответила Поппи, выезжая на дорогу. — Хотя ты и сам скоро догадаешься.

Я включил радиостанцию, которую Поппи обычно слушала, и откинулся на спинку сиденья. Салон заполнил мягкий голос Поппи. Она подпевала очередной не известной мне песенке. Вскоре я уже не обращал внимания на дорогу за окном и смотрел лишь на Поппи. Как и при игре на виолончели, на ее щечках проступили ямочки. Она улыбалась, напевая любимые строки, и качала головой в ритме песни.

У меня закололо в груди.

Этому не было конца. Я видел ее беззаботной и счастливой — и меня переполнял ярчайший свет. Но осознание того, что наше время ограничено, что оно имеет предел, истекает, вызывало тьму.

Непроглядную, кромешную тьму.

И злобу. Никогда не покидавшая меня злоба была словно пружиной, готовой разжаться в любую минуту.

Наверное, Поппи заметила мои страдания, потому как ее рука вдруг легла мне на колено. Я посмотрел вниз. Ее рука лежала ладонью вверх, пальцы были готовы переплестись с моими.

Я глубоко выдохнул и пропустил свои пальцы меж пальцами Поппи. Я не мог смотреть на нее. Не мог так поступить с ней.

Я знал, как Поппи себя чувствует. Хотя рак и выпивал из нее жизнь, убивал ее не он, а боль, которую испытывали члены семьи и те, кто любил ее. Ее ярко-зеленые глаза тускнели, когда я замолкал, когда расстраивался. Позволяя злости и гневу поглотить себя, я видел в лице Поппи усталость.

Усталость от того, что она стала причиной такой сильной боли.

Крепко сжав ее руку, я посмотрел в окно. Пробираясь по лабиринту улочек, мы выезжали из города. Я поднес наши переплетенные руки к губам и запечатлел на мягкой коже поцелуй. А потом мы миновали дорожный знак, и тяжесть в моей груди исчезла. Я повернулся к Поппи.

Она уже улыбалась.

— Ты привезла меня на пляж.

— Да, — кивнула Поппи. — Твое второе любимое место.

Я вспомнил вишневые деревья нашей рощи. Представил их в цвету и нас с Поппи, сидящих под нашим любимым деревом. И, как бы это ни было странным для меня, помолился за то, чтобы Поппи смогла протянуть до весны. Она должна увидеть эти деревья в полном цвету.

Ей просто необходимо продержаться.

— Я смогу, — вдруг прошептала Поппи. Я посмотрел ей в глаза, и она сжала мою руку, словно услышав мою немую мольбу. — Я увижу их. Я приняла решение.

Между нами повисло молчание. Я мысленно посчитал время до начала цветения деревьев, и у меня в горле встал ком. Почти четыре месяца.

Всего ничего.

Рука Поппи напряглась, в лице снова проступила боль. Ей было больно, потому что было больно мне.

Проглотив вставший в горле комок, я сказал:

— Значит, сможешь. Если ты решила, ничто тебе не помешает.

Словно по волшебству от боли не осталось и следа, а лицо озарила светлая радость.