Тысяча свадебных платьев

От этого вопроса я едва не расплываюсь в улыбке.

– Разумеется, нет.

– Или коммунистка?

– Энсон, пожалуйста, не дурачься. Мне нужно рассказать тебе кое-что о своей семье. Мы…

Он снова целует меня в губы, заставляя умолкнуть:

– Оставь это до того момента, как я вернусь домой.

– Но…

Однако Энсон, вновь обрывая меня, мотает головой:

– Я знаю, что люблю тебя. И что ты меня любишь. И больше ничего сейчас не имеет значения. – Раскрывая ладонь, он показывает мне мамины четки. – Я отдам тебе их, когда вернусь домой, – и тогда ты сможешь рассказать мне свою тайну. Договорились?

– Хорошо, договорились: когда ты вернешься домой.

Он опускает нитку с бусинами в карман, как бы закрепляя только что заключенное нами соглашение. Я убираю футляр в коробку с платьем. Мы сказали друг другу то, что необходимо было сказать, обменялись прощальными обещаниями. Теперь пора идти.

Нужный мне агент ждет меня, как и обещано, в госпитале. Санитарная машина с незаглушенным мотором стоит позади больничной столовой. Поляк с тонкими усиками и пронзительными темными глазами представляется мне Хенриком. На нем такая же униформа, как и у Энсона, с хорошо знакомой мне нашивкой AFS на плече, – но я точно знаю, что ни разу этого человека не видела.

Ни слова не говоря, он открывает заднюю дверь и помогает мне забраться внутрь. Энсон тем временем, наблюдая за всем, незаметно стоит в стороне. Я чувствую его взгляд из сумерек заднего двора и очень хочу, чтобы он подошел ко мне напоследок – сказать еще одно последнее «прощай», – но понимаю, что он этого не сделает. Мы с ним уже простились. Крепко прикусываю нижнюю губу, чтобы не расплакаться.

Хенрик между тем захлопывает дверь кузова, и я оказываюсь взаперти. От этого внезапного момента полной темноты, от осознания того, что отныне я всецело во власти неизвестных мне людей, меня охватывает паническая нервная дрожь. Все то, что мне знакомо, мой родной дом, Энсон, даже мое имя – все у меня отнято.

Потом мы трогаемся в путь. Слышно, как скрежещут шестерни, когда машина понемногу набирает скорость. Я выглядываю через заднее окошко – и вижу, как Энсон, выйдя из тени на дорогу, стоит, широко расставив ноги и расправив плечи. В голове раз за разом повторяющимся эхом звучат мамины слова, и, глядя, как Энсон удаляется, постепенно стираясь из виду, я всем сердцем желаю, чтобы в моем сознании навсегда запечатлелся этот образ.

«Пока ты хранишь в своем сердце его любимое лицо, он ни за что не пропадет навеки».

Глава 23 Рори

12 июля 1985 года.

Бостон

Рори уже пожалела о своем спонтанном решении поехать через весь город в дневной час пик, в самую пору ланча. Когда она в очередной раз скосила глаза на оранжевый пластмассовый контейнер, лежащий рядом на пассажирском сиденье, у нее даже мелькнула мысль развернуться. У матери этих контейнеров, любой формы и размера, было полно, и вряд ли она в ближайшее время хватится одного из них. Так отчего же у Рори внезапно возникла потребность вернуть этот контейнер именно сейчас – в пятницу?

Минуло уже почти что три недели после той непростой встречи с матерью дома у Рори, но отношения между ними так и оставались напряженными. Ни одна вроде бы и не упоминала о произошедшем, но те несколько телефонных разговоров, что состоялись у них за это время, были холодными и натянутыми. Потому что именно так всегда между ними и осуществлялось общение. Обе просто замалчивали некий неприятный эпизод, как будто его никогда не было. Потом одна из них делала первый шаг – какой-либо жест примирения, – другая ему следовала, и наступал очередной период согласия и затишья. И так все время – наступление, отход, снова наступление.

И в этот раз Рори сама собиралась сделать первый шаг. Потому что в тот день, на кухне, она уловила нечто такое, что заставило ее задуматься: возможно ли вообще навсегда разорвать этот порочный круг их вечных размолвок? А еще потому, что она большую часть утра потратила на привычные уже по пятницам звонки по поводу вестей о Хаксе, в который раз пройдясь по всем имеющимся у нее контактам: вдруг появились какие-то новости или хотя бы слухи, вдруг где-то кого-то из похищенных заметили или возник какой-то новый след. Но, как обычно, она осталась ни с чем.

«Ничего нового вам сообщить не можем. Делаем все, что в наших силах. Весьма сожалеем».