Спустившись вниз, в мастерскую, я включаю свет и на некоторое время застываю, глядя на платье, что я начала шить, кажется, целую вечность назад. Оно уже несколько месяцев как закончено и висит в забвении во мраке мастерской, лишенное своего момента торжества. Однако мои девичьи грезы, что я лелеяла в те дни, когда только за него бралась, сильно отличаются от того, о чем я мечтаю теперь. Я покидаю Париж – причем, похоже, навсегда – и до восхода солнца мне необходимо сделать еще кое-что очень важное.
Я быстро собираю все, что мне для этого необходимо: белую свечу, бумагу с ручкой, чашу с водой, другую чашу – с солью, иголку и моток белых ниток. И, разумеется, платье. Зажигаю свечу и закрываю глаза, потом начинаю дышать медленнее, ожидая, когда мне что-то придет в голову. Записываю несколько слов, тут же их вычеркиваю, снова начинаю писать, уже жалея, что мало уделяла внимания наставлениям
Наконец я готова творить заклинание. Но ладони у меня влажные, и трудно удержать в пальцах иглу. В голове звучит недовольный, ворчливый голос
Неаккуратное шитье – само по себе скверно, но меня к тому же угораздило и несколько раз уколоться иглой, отчего на подкладке лифа остались маленькие пятнышки крови. И в этом мне видится некое предзнаменование. Оставшуюся нить я сжигаю в огне свечи и задуваю пламя. По маминым стандартам, моя работа далеко не на высоте, – но я сделала все, на что у меня хватило сил. Остальное уже в руках судьбы.
Глава 22
Солин
Для эффективности воздействия нужно хорошо знать свои техники и чувствовать, когда и что применить. Заговор на счастье – это заклинание, использованное для создания возможностей, то есть серии случайностей, призванных помочь изначальной судьбе, в то время как наведение очарования и внешнего блеска – суть инструменты обмана, предназначенные для искажения естественного хода событий.
Когда Энсон наконец просыпается, я, уже одевшись, сижу в кресле у окна. Он с трудом открывает глаза, и уголки рта у него лениво приподнимаются, растягиваясь в американскую улыбку, которая мне уже так полюбилась. Я пытаюсь улыбнуться в ответ, но у меня не получается. Единственное, о чем я сейчас способна думать – это как тикает время, унося минуты прочь.
В потемках он одевается, после чего идет следом за мной на кухню. Выскребя совсем жалкие остатки кофе, который еще до начала войны запасла
В один прием осушив свою чашку, Энсон относит ее в раковину.
– Пора, – буркает хмуро. – Скоро солнце встанет.
Я молча киваю, не полагаясь на свой голос. Боюсь, что, стоит мне раскрыть рот, и я стану умолять его позволить мне остаться – а этот вопрос мы уже прошли.
Энсон тоже мне кивает:
– Я подожду внизу у выхода.
В последний раз пройдясь по нашей квартире, я проверяю, закрыты ли окна, и выключаю везде свет. Хотя это и нелепо – ведь я все это оставляю позади. Какая мне разница, заявится ли сюда кто-то другой? Отныне все это больше не мое. Закрыв дверь в спальню, я спускаюсь вниз.
Энсон стоит у входной двери, выглядывая через щелку между затемняющими шторами. Когда я оказываюсь уже внизу лестницы, он оборачивается и хмуро смотрит на мои пустые руки.
– А где твой чемодан?
Я указываю на коробку для платья недалеко от его ног.
Он взглядывает на коробку, затем снова на меня:
– Что, картонная коробка?
– Это коробка для платья, – поправляю я, как будто это все объясняет.
– Солин, тебе нельзя с этим ехать. Тебе нужен нормальный чемодан.
– У меня нет нормального чемодана.
– Но это совсем не годится. Тебе нужно что-то более крепкое. И то, что тебе будет удобно нести. – Он с силой проводит пальцами по волосам. – У тебя что, нет чего-либо другого?
– Я поеду с этим.
Энсон бросает взгляд на часы и угрюмо кивает: