Тысяча свадебных платьев

– А я как раз показываю Синтии ее новые платья.

– Я полагал, что для начала вы покажете их мне.

Речь его медлительна и немного невнятна, взгляд почти неподвижен.

– Простите, но я не думала, что стоит из-за этого вас беспокоить. Я понимаю, насколько вы заняты.

– Иди скорее, посмотри, папа! – восторженно указывает Тия на платья. – Они такие красивые!

Оуэн отрывается-таки от дверного проема и, резко пройдя мимо меня, останавливается рядом с дочерью.

Тия проводит ладонью по плиссированной синей юбочке, потом вскидывает глаза на отца:

– Вот это мне больше всего нравится. Солин сказала, оно раньше было маминым. Ты его помнишь?

Лицо его на миг словно размякает, и мне даже кажется, что он ничего не ответит дочери. Но спустя мгновение Оуэн все же кивает:

– Да, помню.

Однако больше его внимание привлекает платье из белого шитья. Оуэн легонько проводит костяшками пальцев по его горловине, и я замечаю, как вздрагивает у него кадык. Это прикосновение к платью кажется мне настолько интимным, что я едва не отвожу взгляд. Тоже это почувствовав, Тия берет отца за руку:

– Я знаю, как ты по ней тоскуешь, папочка.

Оуэн поднимает на нее глаза, словно только сейчас вспомнив, что здесь его дочь. Высвободив руку, он смотрит на меня:

– Такие вполне подойдут, – бормочет он и, вновь поднеся ко рту стакан, залпом осушает содержимое. – Спасибо, мисс Руссель.

Он поворачивается, чтобы уйти, но Тия снова хватает его за руку:

– Пап, а в маминой гардеробной не найдется каких-нибудь платьев для Солин? У нее совсем нет никаких нарядов – если не считать того, что в коробке, а его она не сможет надеть, пока не вернется Энсон.

Оуэн резко выдергивает от нее руку:

– В какой еще коробке?

– Ну, в той, что она привезла с собой из Франции. – И девочка поворачивается ко мне с улыбкой до ушей: – В той, где она хранит все свои секреты.

Оуэн неуклюже поворачивается обратно:

– Коробка с секретами?

Я улыбаюсь Тие:

– Это наша с ней маленькая шутка. Небольшой девчоночий секрет.

– Мы ведь будущие сестры, папочка!

Мистер Перселл становится заметно жестче.

– Уже девятый час, Синтия. Тебе пора в постель.

Тия слегка поникает, однако нисколько не противится и, подхватив новые свои платья, выскальзывает в коридор. Оуэн закрывает за ней дверь, и комната внезапно начинает навевать мне клаустрофобию.

– Моя дочь к вам сильно привязалась.

– Она такая милая девочка! И так похожа на своего брата.

– И все же она совсем не то, что ее брат.

– Разумеется, нет, – тихо отвечаю я, плохо представляя, к чему он клонит.

– У Синтии очень быстро возникают привязанности, и, к сожалению, она не всегда разборчива в своем выборе. В этом она как раз очень похожа на брата: набрасывается на нечто такое, что впоследствии не оправдывает его доверия. И ни один из них даже не задумывается о том, что это может причинить страдания.

Уязвленная, я смотрю на него в упор:

– Вы считаете, что я желаю страданий вашему сыну?

– Я вас не знаю, мисс Руссель. И совершенно не представляю, чего именно вы хотите.

– Я люблю вашего сына, мистер Перселл. И хочу стать его женой.

– В этом я ничуть не сомневаюсь, – сухо отвечает он. – По крайней мере, в последнем заявлении. Потому-то у меня и нет ясного представления о ваших намерениях.

Меня вдруг поражает мысль, что каким-то образом я всегда это предвидела: что его подозрения рано или поздно выплеснутся наружу. И тем не менее от этих слов у меня все холодеет внутри.

– В чем вы меня обвиняете?

– Я вас ни в чем не обвиняю. Я просто пытаюсь понять. Мало того, что мой сын решает от меня сбежать и пойти в Красный Крест вместо того, чтобы поступить на службу в Военно-морской флот Соединенных Штатов, где, вообще-то, ему и место. Так он еще и усложняет дело, присылая мне вас – бывшую швею, ставшую помощницей у санитарки, чьего имени я до сих пор ни разу от него не слышал и которое едва способен произнести, – и присылает мне письмо, уведомляя о предстоящей свадьбе. Не находите ли вы, что все это как-то чересчур скоропалительно? И кому-то такая поспешность очень на руку?

Кровь приливает к моим щекам, пульс резко учащается.

– По-вашему, мне на руку было сбегать из Парижа, когда мне чуть ли не на пятки не наступали гестаповцы? Оставить свой родной дом? Оставить Энсона?

– Зато это привело вас в Штаты, разве нет?

На меня накатывает волна тошноты, и комната внезапно идет кругом. Я судорожно сглатываю подступивший к горлу едкий ком.

– Я приехала сюда, потому что это дом Энсона. Потому что здесь его семья, и мне хотелось, чтобы, когда мы поженимся, и вы, и Тия стали и моей семьею тоже.

– А ваши родители? Где они?

– Моя мать умерла в прошлом году.

– А отец?

Я касаюсь пальцами висящего у меня на шее медальона и вспоминаю об Эрихе Фриде, гадая, как и Maman, о том, что с ним случилось.

– Я не знаю, – тихо отвечаю я. – Быть может, в одном из фашистских лагерей. Или уже умер.

Он резко прищуривается:

– Вы что, еврейка?

Я вижу, что эта мысль его совсем не радует, и ловлю себя на том, что дико этому рада.

– Мой отец был евреем. Однако не только евреев нацисты отправляют в лагеря. Любой, кто восстает против них, попадает под угрозу ареста.