Тыы-ы! Давай сбежим отсюда вместе!..

Все надеялись, что Вертолёт просто заигрался. Отчаянная зацепка нормальных людей: безумие существует только в кино или в психушке. Но не здесь. Не рядом с нами. Не в знакомом лице Вертолёта. Которое опять скукоживается и с козлиным удовлетворением начинает плевать во всех и всё. — Откуда, блять, у него столько слюней набирается?!!!! Ссука!! Прекрати харкаться!! Сначала слиняли Большая и Валли. С тем, что если получится, то, может, они ещё вернутся. Они слиняли, но зато появились Анду с Желой. С шестилетним сыном. Который реагировал здоровее всех. А Анду — его сразу прихватил за темечко когтистый тёмный останок рыцарской контроломаниии. Если честно, кроме Большой и Космоса, больше всего я боялся именно за его крышу.

Остальные меня беспокоили меньше, намного меньше. А вот Анду… внезапно его обычная твёрдость на глазах стала хрупкостью, а всегдашняя трезвость — маской обречённости.

Потом свалил Толстец с Сестричками. Толстец даже не пытался объяснить повод. Чё объяснять? Его лицо было расфокусированным от многодневного страха.

Потом — Эрик и Сей. Потом уехала Потапа, на прощание пытаясь улыбаться ободряюще. Но на лице выходила лишь лихорадка — быстрей оказаться не здесь, быстрей, быстрей… Но вдруг впервые за несколько лет приехал Чубатый. Самый младший из нас. Я доверял его необъяснимо здоровой — юной — интуиции. Он предолжил кормить Вертолёта чабрецом. Для прояснения сознания.

Он был против того, чтобы сдать его в дурку. Мы все тоже не хотели этого. Но Вертолёт горел, и затушить этот пожар мы не могли. Да и в дурку как?! К тому времени это уже была другая страна, здесь мы были иностранцами. Далеко от города, телефона. Нет проезда. Как скорая могла бы проехать и найти нас? Все свои документы и одежду Вертолёт сжёг в костре. Вертолёт — потому что он решил уйти. Отсюда и в вечность.

С этой вот поляны взлететь и раствориться. Он расставил, как крылья, руки, прикрыл глаза и с очень сложным лицом встал так. С полчаса мы с Потапой наблюдали. Чуть не застыли вместе с ним. Лицо его было настолько сложным и с таким сладостно-божеским оттенком… Стрёмным.

Мы осторожно спросили:

— Ты чего это так застыл, Серый?

И он сказал чего…

В тот день мы его как-то отговорили.

Повели купаться, головушку остудить….

Это всё солнце, это августовское солнце…

Может, Вертолет на этом и остановился бы тогда. Но вечером того же дня, после заката, мы похоронили Космоса.

Вернее, тогда он ещё был Морозом.

Космосом стал после похорон. За день до этого Мороз попросил меня научить его петь.

— Ты, ну я очень хочу научиться! — упрашивал он меня, указывая рукой на своё горло. Его голос — высокий и очень негромкий, ну — отмороженный! — действительно никак не вязался с его телом завязавшего штангиста. И вот мы завернули его в золотисто-коричневое покрывало и понесли хоронить.

Кряхтя, понесли наверх, к яме. Тётечки расстарались вовсю: повязали платки, запричитали по полной программе, особенно Валли. И Потапа шедеврально исполнила «Ой, на кого ж ты мэнэ покидаии-ииишь!» Девушки расчувствовались, и вой стоял — мало места!

Сельские похороны в апогее. Потом мы положили его в могилу. В ней за все эти годы перележали все наши. Мы закидали Мороза ветками. И малость, для порядка, подзасыпали землёй.

И спустились на поляну. Обычно, отлежав в яме своё, «покойный» сам выбирался из неё. И, обновлённый, спускался на поляну к костру. Мы занимались своими делами, и думать забыв о Морозе в могиле. И вдруг, в разгар ужина — на всё побережье — раздался немыслимой раздирающести и громкости вопль.

Он был такой!!.. человек так не мог кричать! Я только через пару секунд сообразил, что это орёт Мороз. Крик — громкий и ужасный — продолжался, и я со всех ног бросился бежать наверх. Все остальные, и Вертолёт среди первых — за мной. Я как-то мгновенно оказался у ямы. И увидел двух Морозов.

Один из них пытался выбраться из могилы. А второй уже отбежал на несколько метров и со странной прытью ломился в лес.

Я не раздумывая бросился ловить Мороза.

И — да, я поймал его.

Но до сих пор не знаю, кого из них двух. Его пришлось сообща удерживать некоторое время, пока он не стих и не понял, где находится. Говорить Космос — да, это уже был Космос, — совершенно не мог.

Мы все вместе сошли на поляну. Но и я, и остальные отметили, что самое нездровое впечатление роды Космоса произвели на Большую. Она долго подрагивала всем телом. И Вертолёт… его лицо было не просто напуганным.

В нём появилась обречённость.

==================

Наши сердца отогревались и обретали даль на этой краткой стоянке меж разбуженных и разрушеных времён, руин духа многих тысячелетий. Эти руины хеттских или каких? городов, которые мы с Лексом видели ночью над нашей стоянкой — фосфорно-беловатые приземистые здания, с полусферами — куполами их никак не назовёшь — странных пропорций. Они не походили ни на одну из известных цивилизаций. Этот морок древних знаний! Надо было быть любителем этого… В списке моих любимых блюд этого не было.

По мне, знания не бывают древними. Если они древние, — это уже не знания. А ловушка для обезьян.