У домашнего очага

В то время Василия Михайловича ещё не укатали «крутые горки». Он был пригожий, статный брюнет с чёрными кудрями и смелым взором, жизнерадостный, нежный и остроумный. Анна Александровна влюбилась и сама, позабыв для Ордынцева свой прежний предмет — какого-то офицера. Влюбившись, она с чисто женским искусством приспособлялась к любимому человеку, желая ему понравиться. Она как-то вся подтягивалась при нём, сделалась необыкновенно кротка, получила вдруг охоту к чтению и к умным разговорам, сожалея, что она «такая глупенькая», и с таким горячим, по-видимому, сочувствием слушала молодого человека, когда он говорил ей о задачах разумной жизни, об идеалах, о возможности счастия лишь при общности взглядов (в те времена женихи ещё водили подобные речи, не справляясь о приданом), что Ордынцев приходил в телячий восторг, писал своей «умнице» стихотворения и в скором времени предложил ей «разделить с ним и радости и невзгоды жизни». Она торжественно обещала, хотя про себя и думала об одних только радостях (разве станет любимый человек причинять горе?), и отвечала на первый его поцелуй такими жгучими поцелуями, что Василий Михайлович совсем ошалел от счастия и тут же поклялся отдать всю свою жизнь «Нюточке».

Родители Анны Александровны, действительный статский советник Охапкин, добросовестно тянувший лямку без надежды на видную карьеру, и супруга его, дама не без претензий, сперва было заупрямились, в особенности маменька. Нюточка такая красавица. Она может сделать более блестящую партию. Время ещё терпит. Хотя они и ничего не имели против Ордынцева, считая его порядочным человеком, но находили, что частные места не прочны. Сегодня густо, а завтра пусто. Положим, две тысячи четыреста рублей весьма приличный оклад для молодого человека, но всё-таки казённая служба вернее. Есть шансы на карьеру и, наконец, положение…

Нюточка залилась слезами и объявила, что ни за кого другого замуж не пойдёт. Добрые родители скоро уступили, тем более, что, кроме «Нюточки», младшей дочери, у них было ещё три невесты, сшили приданое и дали три тысячи на «чёрный день».

Год, другой прошли в непрерывном сумасшедшем счастье двух влюблённых, полных здоровья и жажды жизни молодых существ, с обычными размолвками, оканчивавшимися горячими поцелуями примирения, со сценами ревности и слезами, после которых они, казалось, ещё более любили друг друга. Но чтения вдвоём как-то не клеились… «Нюточка» их не особенно одобряла и, закрывая книгу, звала мужа в театр или покататься на тройке. Идиллия была, но совсем не та, о которой мечтал Ордынцев. Он всё ещё надеялся на «литературные вечера» и на «сочувствующую душу», а Анна Александровна всё ждала, что муж устроит ей жизнь вполне приличную. Она понимала любовь не иначе, как с хорошей обстановкой, нарядами, довольством и баловством любовника-мужа, готового для жены на всякие жертвы, а Василий Михайлович мог ей дать лишь скромное существование с заботами довольно прозаическими. Вдобавок, он подчас бывал раздражителен, и у него были правила в жизни, которые представлялись теперь молодой женщине «глупостями» и «упрямством», несовместимыми с истинной любовью.

Разница их взглядов, вкусов и привычек, их нравственных понятий и требований от жизни обнаружилась скоро. Ордынцев возмущался, убеждал, говорил горячие монологи, хотел перевоспитать жену. Анна Александровна, в свою очередь, старалась действовать на мужа обаянием своей красоты, прибегая для этого ко всевозможным уловкам женской хитрости, действующим на чувственность мужчины. Когда она заметила, что это не всегда достигает цели, она на упрёки мужа отвечала слезами и уверяла, что он её не любит. Из-за первой же потери места между ними произошло крупное объяснение, поразившее Ордынцева. Вместо «сочувствующей души» перед ним обнажилась неделикатная душа очень практической женщины, не желавшей идти с ним рядом в «битве жизни», как он надеялся. Напротив! Указывая на крошек-детей, Анна Александровна советовала мужу «образумиться» и жить как все «порядочные люди». Ордынцев, взбешённый, изливался в потоках негодования. Анна Александровна отвечала презрительною насмешкой. Мало-по-малу между ними наступило охлаждение. Подогреваемое страстностью супружеских ласк, оно вновь сказывалось в сценах, упрёках и ссорах и в конце концов обратилось в полное отчуждение и взаимную ненависть, обострявшуюся с годами по мере того, как муж терял в глазах жены прелесть любовника, а жена являлась в глазах мужа лишь олицетворением непоправимой ошибки.

Оба считали себя несчастными.

IV