У Элли опять неприятности

Когда он отдавал ветеринару деньги, в глазах у него было странное выражение. Сначала я его не узнала, но по дороге домой внезапно поняла, что это напомнило мне Викторию, которая однажды, в возрасте семи лет, стянула у меня коробочку с шоколадками. Она отдала мне то, что осталось, и попросила прощения, но потом залилась слезами и сказала:

— Я должна была отдать тебе все шоколадки, но я не могу! Я их съела!

Это была вина. Вина и сожаление. Ну что же, и поделом ему.

Вы понимаете, к чему я клоню? Даже если бы я сама сняла банку с кормом с полки, даже если бы я принесла Кексика в сарай и сказала: «Вот, детка! Вкусный рыбий корм! Давай-ка, скушай!», даже если бы я смешала корм с его едой и затолкала в кота с ложечки… Все равно, вряд ли мне удалось бы сделать то же самое с Линнетт, это ведь очевидно, правда? Я совершенно уверена, что даже в моменты тяжелого умственного затмения — и тут я должна добавить, что большую часть времени мой муж был вполне разумным человеком, — даже в самом мрачном настроении Пол вряд ли мог бы вообразить, что Линнетт станет есть что-нибудь, в чем содержатся гнусные, вонючие, мерзкие, склизкие, протухшие черви. Я не в состоянии понять, как это мог съесть кот, но уж человеческое существо? Никогда. Никогда, даже в самом диком ночном кошмаре, даже если сварить их в шампанском и полить шоколадным соусом. Ни при каких обстоятельствах. Так что я ни секунды не сомневаюсь, что его молчание по пути домой было вызвано именно чувством вины, а не усталостью, сосредоточенностью или озабоченностью состоянием Кексика.

— Завтра вечером я заеду за ним и привезу сюда, — тихо сказал он, заворачивая на нашу улицу. — И не волнуйся из-за денег. Я обо всем позабочусь.

— Если тебе это и правда не трудно…

— Конечно.

— Что ж, спасибо. Ты… выпьешь кофе?

— Нет. Я лучше поеду к Линнетт.

— Да. — Я открыла дверь и начала вылезать из машины. — Я рада, что ты приехал, Пол.

— Я тоже. Хорошо, что мы узнали… в чем была проблема.

Он не мог смотреть мне в глаза. Я не мстительна, но тут должна сказать: он это заслужил. Надеюсь, он еще долго будет нервничать из-за этого.

Когда мы с Люси наконец ввалились в дом, на автоответчике было два сообщения. Поставив чайник, я на всякий случай нажала на кнопку воспроизведения. Скорее всего, это что-то для Виктории или Люси, но в жизни ведь всякое бывает: может, это организаторы лотереи хотят сказать, что я выиграла миллион фунтов, или агент Джорджа Клуни оставил весточку, что Джордж видел меня в городе и хочет пригласить на обед.

— Здравствуй, Элли, дорогая. Это мама. Я звоню попрощаться.

Запищал длинный гудок, означающий, что сообщение окончено. Я уставилась на телефон. Попрощаться? И это все? Она уезжает на Майорку на всю оставшуюся жизнь и даже не потрудилась сказать: «Счастливо оставаться, будь умницей, не пропадай»? И ни слова о том, что она будет скучать по мне? Никаких сожалений — после всего, что я для нее сделала, после всех артритов и мозолей? В тот самый момент, когда мы наконец подружились — или мне это только показалось? Неужели я даже не заслужила прощального визита? Ну что ж, чудесно! Просто чудесно! Ладно, если она думает, что я побегу за ней до самой Майорки…

— Второе сообщение, — ласково сказал автоответчик, а потом опять раздался мамин голос:

— Ох. Элли, тебя еще нет? О господи!

— Би-и-ип! — подвел итог разговора автоответчик.

О господи? О господи?! Это все, что ты можешь сказать?

Я насыпала кофе в чашки и стала наливать в них кипящую воду, нарушая все правила техники безопасности. Я прямо дымилась от злости. Что же это за мать, которая оставляет такие сообщения на автоответчике собственной дочери? С тем же успехом она могла бы вообще мне не звонить. Могла бы попросту уехать на свою Майорку, и узнала бы я в свое время, что она даже не удосужилась попрощаться со мной, и нечего было меня дразнить.

— Мама с тобой разговаривала? — спросила я через несколько минут, позвонив Беверли.

— О боже, — ответила сестра и зевнула.

— Что значит «о боже»? О боже — что?

— Это значит: «О боже, только не еще один телефонный звонок». Ради бога, Элли, я уже в постели. Ты знаешь, который час?

— Ты никогда так рано не ложишься. И почему еще один телефонный… О. Я поняла. В постели с кем? Кто это?

— Ты его не знаешь.

В ее голосе была улыбка, улыбка, которая говорила, что Ты-его-не-знаешь покусывал ей ушко, или целовал в шею, или… еще что-нибудь, пока она разговаривала со мной. И я почувствовала себя раздраженной и несчастной, и мне стало завидно. Совершенно неожиданно мне тоже захотелось лежать в постели с кем-нибудь, кто заставлял бы меня так же улыбаться во время разговора по телефону.

— Не могла бы ты прерваться на минутку, — обиженно сказала я. — Я хочу с тобой поговорить.

— Похоже, сегодня весь мир хочет со мной поговорить.

— Что ты имеешь в виду? Весь мир — это кто?

— Люси, мама…

— Люси?! Она уже позвонила тебе? Господи, да когда же она успела… И что она сказала?

— Это что? Программа «Спроси семью»? Она сказала: «Привет, тетя Бев, это Люси».

— Очень смешно. Что она…