У крутого обрыва

Само собой разумеется, разговор этот предполагает огромную деликатность, величайший такт. А как же иначе? Ведь человек погиб. Да, он нарушил правила организации таких походов. Но за свою ошибку он расплатился жизнью. Он был неправ, но и в неправоте своей ничем не погрешил против законов родной страны, против кодекса чести советского гражданина. Он ушел из жизни, оставив после себя не проклятья и укоры, а добрую память у всех, кто его хорошо знал.

Вскоре после драмы в тайге один массовый журнал опубликовал статью, где подробно разбирается этот случай. Я читаю статью, и меня не покидает странное чувство. Все вроде бы верно, я готов подписаться под каждой мыслью, которую так последовательно и энергично проводит автор. Он горячо развенчивает ложную романтику одиночного туризма по трудным маршрутам, он убедительно доказывает, что риск, которому турист подвергает себя в таких путешествиях, ничем не оправдан. Отчего же, чем дальше, тем больше, эта статья вызывает во мне протест? Отчего, дочитав до конца, я уже забываю о том, что, по существу, она полезна и справедлива?

Оттого, что в публицистическом запале автор избрал тональность, обидную для памяти погибшего, чье имя к тому же названо полностью. Для его родных и друзей. И даже для тех, кто никогда не знал инженера К., но кому небезразличны такие понятия, как человеческое достоинство и честь, доброе имя и долг живых перед теми, кого уже нет.

Позволительно ли даже ради правого дела писать о жертве несчастья, о погибшем, который, повторяю, не преступник и не бесчестный человек, что он «неуважителен», «самонадеян», что он «турирующий одиночка», посягнувший на «закон человеческого общежития» и что вообще его поступок сродни «анархизму» и «авантюризму»? Можно ли, хотя бы и между строк, упрекать его, мертвого, что на поиски было израсходовано денег — много, полето-часов — столько-то, а сверх того усилия спасателей — усилия, которые ничем не измерить, не оценить? Разве это не норма нашей жизни — помогать попавшему в беду, не считаясь ни с деньгами, ни с силами, помогать, независимо от того, как и почему случилась беда? И разве когда-нибудь, даже спасенному, а не мертвому, у нас предъявляется счет, хотя бы и фигуральный, за расходы на поиски, в какую бы копеечку они ни влетели?

Забота о человеке — самая характерная, определяющая черта нашей жизни. Странно выглядит любая попытка превратить кого бы то ни было в назидательный пример, в иллюстрацию, не считаясь при этом с его человеческой сутью. А как раз таким, лишенным плоти и крови, безликим «примером на тему» предстал перед нами инженер К.

Ну, право, какой же он турист в том смысле, в каком вообще употребляется это слово — даже и при самом широком его толковании? Имея за плечами богатый опыт сложнейших экспедиций, он давно ставил перед собой задачу доказать безграничные возможности человеческого организма приспособиться к самым суровым условиям жизни. Движимый не любопытством, не честолюбием, а только научными целями, он стремился поставить эксперимент на себе, никого не подвергая риску, — примерами подобного рода полна история науки. Очень часто такие эксперименты кончались трагически. Порой в них и не было острой нужды. Но, насколько я знаю, даже напрасно погибшие не подвергались потом неуместным упрекам.

Можно по-разному относиться к праву на такой эксперимент, но нельзя не видеть в нем благородства цели, которое во все века вызывало уважение у любого непредубежденного человека.

Но не только ради эксперимента отправился в тайгу инженер К. Авторитетные научные организации дали ему специальные задания: Комитет по метеоритам Академии наук СССР поручил проверить сведения о падении железного метеорита в труднодоступных районах Хабаровского края. Известный академик обращался к местным организациям с ходатайством помогать путешественнику в его важной работе. Массовый научно-популярный журнал дал ему задание изучить все, что относится к так называемой «легенде гольца Кет-Кап». По месту постоянной работы ему был предоставлен дополнительный месячный отпуск — «имея в виду специальный научный характер задания», с которым он отправлялся в путь. Добавим еще, что К. был экипирован надлежащим образом, так, как все бывалые таежники.

Неужто и впрямь такой человек заслуживает посмертной насмешки? Неужто он — лучшая «иллюстрация» для правильного — в общем и целом — тезиса о вреде одиночного туризма? Неужто именно на его примере надо предупреждать легкомысленных чудаков о том, что стихия полна коварства?

Повторим еще раз: с легкомыслием на туристской тропе надо бороться. В этом смысле выступление журнала вполне своевременно и полезно. Но правомерно ли подверстывать к правильной идее драматичную человеческую судьбу, не имеющую ничего общего с этой идеей? Можно ли адресовать жертве запоздалые и несправедливые укоры лишь для того, чтобы оградить других от ложного шага?