У метро, у «Сокола»

— Скажите, вам приходилось слышать о Варваре Сергеевне Кроевской?

— Думаю, да, — сразу ответил академик. — То есть сестра никогда не говорила ее фамилии. Но, полагаю, речь идет о женщине откуда-то с севера, с «Сокола», кажется…

— С «Динамо».

— Или с «Динамо». С этой женщиной сестра познакомилась в лагерях, и они много лет дружили. Жива она? — Покровский не ответил, академик продолжил: — Как ее зовут, я хорошо помню, потому что моя сестра тоже Варвара, а моя покойная жена была Сергеевна. Варвара Сергеевна очень помогла моей сестре там, в заключении. Она блатных… гм… блатных женщин остановила, которые на Варвару с ножом пошли. Можно сказать, спасла сестре жизнь. И Варя с ней часто… думаю, не реже раза в месяц. Только странно, я четко помню, что она упоминала церковь на «Соколе»…

Такими несущественными, как бы логичными оговорками, нырками в сторону человек, которому есть что скрывать, часто пытается инсценировать естественность поведения. Довольно часто бывает также, что оперативному работнику это только мерещится.

— Церковь на «Соколе», а жила Кроевская на «Динамо», — пояснил Покровский.

— Ясно. Я спрашивал Варю, почему она не приведет Варвару Сергеевну к нам в гости, я хотел с ней познакомиться. Но Варя отвечала, что Варвара Сергеевна не любит знакомиться с людьми. В каком-то смысле я даже уважаю столь радикальную позицию.

— То есть вы ее никогда не видели?

Академик задумался на мгновение. Благородный профиль, высокий лоб, ясный глубокий взор.

— Думаю, что видел на похоронах. Пожилая незнакомая женщина в черном чуть в стороне. У меня мелькнуло, что это та самая женщина с севера. Не успел к ней подойти, она быстро исчезла. Вы не ответили, жива ли она?

Вежливый, но настойчивый.

— Ее убили, — сказал Покровский.

Академик помолчал. С виду спокойно воспринял.

— Убили… Я, пожалуй, себе налью тоже. Вам?

— Спасибо, у меня еще есть.

— Убили. Прискорбно. Я не будут расспрашивать вас о подробностях. Если они имеют отношение к вашему визиту, вы сами скажете.

— Дело вот в чем: Варвара Сергеевна Кроевская обратилась в Музей древнерусского искусства и предложила в подарок музею икону работы Прохора Чернецова.

Академик взметнул брови — черные, густые, как у генерального секретаря.

— И сказала в музее, что получила ее в подарок от подруги. Не могло ли быть, что она получила ее в подарок от вашей сестры?

— И могло, и не могло, — сказал академик.

— Интересно, — сказал Покровский. — Квантовая механика какая-то. Одновременно и волна, и частица…

— Приятно иметь дело с образованным человеком, — улыбнулся академик. — Сейчас я вам покажу.

Академик подошел к одному из книжных шкафов, вытащил большой предмет, который издалека выглядел как книга, а на деле оказался коробкой из черного картона. Красным шнурком перевязана. Развязал, открыл.

— Вот эта икона, — сказал академик, развернул. Икона еще была завернута в плотную ткань.

Покровский видел такую или похожую… ее несколько раз показывают в фильме о Прохоре Чернецове, глухонемой мальчик прячет ее во время татарского набега, а потом благодаря иконе обретает речь — слезощипательный эпизод! Иконы различать трудно, всегда много золотой и голубой мельтешни, мелких религиозных завитушек, но тут особая резкая композиция. Иисус с раскрытой книгой в руках сидит в кресле на фоне четырех геометрических фигур: прямо за головой золотой круг, за спиной в пол-иконы черный ромб, сам ромб на фоне синего овала, а уж за овалом золотой квадрат. Когда вышел фильм, была даже статья в «Науке и жизни», что этим иконописным сюжетом вдохновились русские авангардисты. Все свое творчество высосали из геометрических фигур. Но они просто воспевали формы, а тут фигуры имеют разные смыслы.

— «Спас в силах» называется этот сюжет, — сказал академик.

— Каждая фигура символизирует какую-то силу, насколько я помню? — спросил Покровский.

— Красное — огонь духа, синее — живая вода, золото — вечность, — пояснил академик. — Это одна из трактовок, есть и другие.

Золото — вечность? Покровский, впрочем, понимал, что по части веры в золото церковные люди от атеистов ушли недалеко.

— Впечатляет? — спросил академик.

— Сложно сказать, — ответил Покровский. — Я в иконах совсем мало понимаю.

— Я тоже, не стану прикидываться. Но вещь очень ценная, признанный шедевр. Я объясню…

Объяснял долго, подбирая слова… Да, эта икона принадлежала лично Варваре Александровне Харитоновой, один из дедов, ведущий химик своего времени, завещание расчертил, как таблицу Менделеева: какому члену семьи какую именно ценность. Поэтому, когда сестра объявила о решении подарить икону подруге, академик Михаил Александрович не счел возможным препятствовать. И оснований не имел, и возможным не счел. Но попросил все же сестру некоторое время подумать, рассмотреть вариант с передачей иконы как раз в музей.

— Только я предлагал Третьяковскую галерею. Такому объекту нужен музей высшего статуса.

— И что же Варвара Александровна?