У народов Восточной Африки

— Да нет же, — смеется мой собеседник, — но никто посторонний не должен знать, как приготовляется яд.

— А ты знаешь, из чего он делается?

— Конечно, знаю. Из корней дерева мсунгути[6].

— Если ты знаешь, почему я не должен этого знать?

— Потому что яд теряет свою силу, если чужой человек или женщина посмотрит на котел, в котором он варится.

— Ну ладно, иди, а я подожду тебя здесь.

Я отошел в сторону, но все же услышал их разговор. Видимо, они были где-то неподалеку.

— С тобой хочет говорить вазунгу, великий бвана мкубва.

— Скажи ему, что меня нет.

«Ничего себе! Методы европейских директоров!» — подумал я.

— Я не могу этого сказать. Он знает, что ты дома.

— Чего же он хочет от меня? Может быть, он лесничий?

— Да нет. Он хорошо платит за то, что покупает.

— Но я ничего не продаю.

— Он хочет купить твою кожаную накидку.

— Врешь. Ни один вазунгу не носит такой накидки.

— Он собирает старинные вещи для Улая.

— Сколько он дает за нее?

— Разреши ему войти.

Не дожидаясь приглашения, я вошел в хижину. Старик от неожиданности чуть не лишился дара речи.

— Ну как, ты приглашаешь меня или мне продолжать стоять на дороге?

— Пожалуйста, бвана… входи!

Показанная мне накидка оказалась чудом орнаментальной техники и превзошла по качеству ту, первую. Я приобрел ее за двадцать пять шиллингов для Музея национальных культур в Млочинах. Я искренне гордился этим редким экземпляром. Итак, моя коллекция пополнилась двумя очень ценными вещами — палками и накидкой. Ни того ни другого мне не приходилось встречать в европейских музеях.

МАСАИ

Уже несколько недель стоит изнурительная жара. Кругом бело от мелкой пыли, которая покрывает буквально все. Даже тропическое, всегда сочное по своей окраске небо и то поблеко. Микроскопические, проникающие всюду частички пыли, поднятой проходящим скотом, туманным облаком нависают над землей. Зной высасывает последние капли влаги, которые еще сохранились кое-где в тесных расселинах или затененных местах лесной чащи.

Но разве найдешь лесную чащу на масайской равнине! Кругом, насколько хватает глаз, — открытое пространство, поросшее кактусами, агавой и редким жалким колючим кустарником.

На небе ни облачка. Так было вчера, позавчера, два месяца назад, и можно смело биться об заклад, что и через две недели здесь не появится ни одной тучки. Стоит жестокий, безжалостный, педантично из года в год повторяющийся в одни и те же сроки «сухой сезон» — своеобразное испытание на выносливость. В этой чудовищной борьбе за жизнь выстоят лишь самые крепкие животные, ловкие и умные, которые сумеют разыскать для себя сохранившиеся кое-где остатки травы. Если же период засухи затянется, начнется массовый падеж скота и отовсюду, куда ни кинешь взгляд, будут доноситься жалобные, безнадежно взывающие голоса несчастных животных.

По извилистой тропинке, протоптанной за столетия босыми ногами, от самого горизонта, где в широком русле бывшей реки сохранилась еще тоненькая струйка воды, печально тянутся друг за другом женщины. Па головах они несут кувшины или выдолбленные тыквы. Куда девался присущий им темперамент? Пугливо и трепетно смотрят их черные глаза. Женщины измучены до последней степени. Сегодня уже в третий раз они идут за бесценным сокровищем — грязной, мутной водой. Липкий пот тонкими ручейками стекает по их голым животам. Всегда весело щебечущие, сейчас они молчат и отупевшим от усталости взором измеряют пространство, отделяющее их от заветной цели.

По-прежнему веселы одни ящерицы. Они шмыгают то здесь, то там, а потом скрываются в раскаленных скалах, где не может ступить нога человека, и лежат, наслаждаясь приятным для их тела зноем.

На полуразрушенном гнезде термитов переливается зеленым блеском смертоносная, ядовитая змея. Время от времени она конвульсивно вздрагивает от удовольствия, а ее пытливые глаза загораются кровожадным огнем. Змее некого бояться. Ни одно животное не захочет выйти из укрытия в такой нестерпимый зной. Даже длинноногая, изящная птица-секретарь — этот всегдашний враг змей — и та предпочитает прохладную тень прибрежных пальм и бананов. На высушенном солнцем, бело-желтом пространстве только ядовитая мамба поражает своей ярко-зеленой окраской.

Ах, простите! Зеленым пятном выделяется и новая шляпа Маню, моего проводника и слуги. Она еще не успела выгореть.

С того момента как состоялось наше знакомство, то есть с первых дней службы у меня, Мандо стал изысканно элегантен. Все заработанные деньги он тратит на одежду. У него есть все: и зеленая шляпа, и фиолетовый галстук, и рубашка цвета свеклы, и желтые брюки, и ярко-красные носки, и, наконец, башмаки со скрипом.

Неделю назад он попросил у меня отпуск на пять дней.

— Зачем тебе отпуск? — спросил я. — Ведь семья твоя здесь, совсем рядом, и ты можешь навещать ее почти каждый вечер.

— Мне нужно съездить в Корогве за башмаками.

— Так далеко?! — удивился я.

Рядом с нами в Аруше было много обувных магазинов, которые были значительно больше и лучше, чем лавочки в Корогве.

— Да, бвана мкубва. Только там есть сапожник, который умеет шить такие башмаки.

— Что же в них особенного?