У обелиска

Удавленницу Нону Крапкину отыскали три часа спустя в туалете госпиталя. Зою и Олю так и не нашли. Правда, перебирая вещи в комнате Волковых, новые жильцы отыскали желтую похоронку на имя Зои Васильевны Волковой, героически погибшей 22 апреля 1945 года. Но они о том никому не сказали. Не сочли нужным – мало ли таких похоронок от войны осталось.

Доработавший формулу покойного мага полковник Юрий Саввич Румянов вошел в учебники по прикладной магии как специалист, закрывший главу о «Серой слизи». На местах наиболее значительных ее выкипаний установлены памятные знаки и обелиски.

На одном из них можно отыскать и фамилию Волкова.

Наталья Караванова Кулон на счастье

Армейский санитарный автомобиль брызнул грязью из-под колес и замер у обочины. Толпа расступилась, пропуская санитаров.

Когда-нибудь, не сейчас, но скоро, так будет и со мной: подъедет машина, расступится толпа, два дюжих санитара поднимутся на второй этаж шаткого деревянного дома. Что они найдут, я пока не могу представить, ясно одно – это уже буду не я. Перестану быть. На лицо бросят крахмальную простыню, поднимут, унесут. И это будет правильно и неважно…

Я тряхнула головой, сбрасывая наваждение.

Это все октябрь. Наверное.

Люди в толпе оживились, начали показывать пальцами вверх. Я проследила взглядом. Неужели на этот раз все пойдет не так? Кто-то сильный изменит сценарий?

Женщина стояла у края крыши четырехэтажного дома за низенькой металлической оградкой, которая едва ли защитит ее, «если вдруг что».

Дом почти новый, построили перед самой войной. Пилястры, белые вазоны и декоративные порталы с гипсовыми комсомолками… Красивый дом. Один из самых высоких в городе.

На фоне серого неба женщина была темным силуэтом. Только волосы растрепались. Она могла что-то говорить, но отсюда, снизу, слов все равно не было слышно. Я слышала лишь, как ахают старухи. Как матерится водитель «Скорой». Кто-то пробирается к подъезду: «Пропустите, я врач».

Она стояла, чуть покачиваясь. Она мерзла в тонкой кофточке и летней юбке. Я почти ощущала, какие заледенелые у нее пальцы. И отступать она не собиралась. Всего один шаг – и…

Голоса толпы слились в один отчаянный выдох, из пальцев водителя «Скорой» упала едва прикуренная самокрутка.

Я отвернулась. Нет, ничего нельзя изменить. И отменить нельзя…

Медики попытаются, и, может быть, отсрочат неизбежное. Но не отменят.

Это все октябрь.

Не люблю этот город.

* * *

По улице Красных Коммунаров словно проходит водораздел: по одну сторону ледяной ветер щиплет щеки и гонит по промерзшему асфальту бурые листья, по другой – спокойно. И даже не все березы еще сбросили ярко-рыжий наряд.

Я нарочно шла по той стороне, где на лужах – тонкий лед с вмерзшим в него мусором и ветками. Ветер задувал за ворот довоенного еще пальто, и я придерживала его рукой. Пальто осталось мне от ленинградцев, живших в «доме Фролова» во время эвакуации. Еще они подарили мне крепкие, но огромные сапоги и шерстяной берет вишневого цвета.

Ленинградцы уехали еще в июне, забрав только самое необходимое.

Я шла, придерживая одной рукой ворот, а в другой у меня была тяжелая сумка с продуктами для Евдокии Леонтьевны и еще авоська с яблоками.

Осень хмурилась тучами, вчера ненадолго в воздухе появились белые мухи. На Татарской дорога превратилась в кашу, а значит, придется пробираться под самыми заборами, чтобы не промочить ноги. Но до Татарской нужно еще дойти. Свернуть с Красных Коммунаров на Рабочую, миновать мрачное здание психиатрической лечебницы имени Озерцова, скрытое от праздных глаз глухим забором и густо посаженными липами. Потом еще будет узкий и грязный Собачий переулок и пустырь на месте Покровской церкви. И только за ним откроется вид на крайние дома Татарской.

Мне под ноги с забора спрыгнул грязный полосатый кот. Посмотрел дикими глазами и вдруг, словно его напугали, помчался на другую сторону улицы. Впереди показался перекресток и край ограды Озерцовской больницы.

Очередной порыв ветра принес с собой мелкую морось, ледяные капли тут же забрались под воротник. Если сейчас ко всем прочим радостям начнется дождь…

Ускорила шаги.

И вдруг услышала из-за спины:

– Девушка, постойте! Извините…

Я оглянулась. Улицу переходил незнакомый человек. У меня в Энске мало знакомых. И те, что есть, – какие-то не мои. Соседки Евдокии Леонтьевны. Продавщица в гастрономе, у которой отовариваю талоны. Дворник с Татарской. Женщина на рынке, торгующая самодельными половичками из цветных лоскутов. Мы с ней вчера разговаривали несколько минут: ей скучно стоять одной, а мне некуда было торопиться. Сегодня она принесла мне яблоки. Денег не взяла: «Вы людям помогаете, доброе дело делаете». А я не стала отказываться: все-таки она специально для меня эти яблоки собирала, зачем обижать чело-века?

Незнакомец, скорей всего, был военным или только-только демобилизовался – поверх солдатской гимнастерки носил гражданскую вытертую куртку из толстой кожи, а вместо сапог – легкие ботинки. Я спохватилась, что слишком долго разглядываю его одежду, и перевела взгляд на лицо.