У обелиска

Зойка словно каким-то чудом очутилась в одной из них. Из серой мглы выступали очертания леса, черного в тумане.

– Мама, – позвала откуда-то издалека Оля. Зойка бросилась на голос в удушающую влажность тумана.

– Единыем часиком да минуточкой… – пел в голове надтреснутый старушечий голос. Зойка упала, запнувшись за невидимый в темноте корень. Все тело шаг за шагом наливалось свинцом. Она опустилась на четвереньки, поползла, ощупывая дорогу. Лицо дочери, полупрозрачное, бледное, заплаканное, соткалось перед ней в воздухе.

Казалось, Оля пытается что-то сказать: «Не двигайся». Зойка зажмурилась и поползла наверх. Ей казалось, что она снова очутилась в том поле под бомбами. Кружилась голова, болели раненые ноги. Земля выгибалась под ней воронкой.

– Вот ты как действуешь, «Материнское слово», – усмехнулся кто-то во тьме знакомым голосом.

– Как наутро матушка лодку купила…

А к обеду матушка гребцов наняла…

Земля закачалась. Зойку оглушило взрывом, залепило глаза грязью. Высоко в небе, где место жаворонку, гудел мотором зеленый «Хейнкель».

– Купленная лодочка по волне плывет…

Снаряды били в землю, рвали ее, вышибая фонтаны грязи вперемешку с мятой травой. Пахло дымом, горячим железом, кровью и сеном. Вырванная трава вяла в воронках на палящем солнце.

– Нанятые гребчики весело гребут…

– Зоя! Волкова! – пробился к ней знакомый голос.

– Я здесь, Костя! – захотела крикнуть Зойка. Рука сама дернулась, сжав конец оборванного провода. Зойка закрыла глаза, чувствуя, как стекает по лицу кровь из рассеченного виска, зашарила перед собой, ища второй конец провода.

– Ничего, Зойка, ничего. Скоро. А дальше – как хочешь… как знаешь, – пробился издалека, словно из другой реальности, голос старшей сестры.

– Осержусь на матушку – шесть лет не приду…

На седьмой-от годик пташкой прилечу…

Зойке показалось, что она становится птицей. Сидит на перебитой пулей ветке и смотрит, как какая-то девчонка пытается соединить два провода. У девчонки лицо в крови, гимнастерка рваная, вся в земле. Бежит к девчонке синеглазый политрук, падает, в грязи поскальзываясь, и опять встает, словно бомбы не боится. И опять падает, навзничь, рядом с девчонкой – синие глаза в небо, а под ним грязь темным наливается, бурым. Только над сапогом что-то светится – выскочила из-за голенища ложка, поймала солнечный луч и метит им, глупая, в глаз фрицу в кабине «Хейнкеля». Но тот головой тряхнет и снова прицелится. И видит Зойка-птичка, как наклонилась над девчонкой смерть. Высокая женщина, растрепанная, виски чуть тронуты сединой. И лицо у смерти знакомое, родное.

– Сейчас, – сказала Курносая, отбрасывая с лица волосы. – Запаску поставлю и доедем. Всего-то с полчаса еще.

Нона влетела на машине в госпитальный двор. Выскочила из кабины, рванула по ступенькам.

– Готовьте его! – крикнула она, обводя безумным взглядом замерших на крыльце сестер. – Крапкина готовьте. Через час-полтора лекарка здесь будет. Не даст ей магия выбора – притащится за матерью, как пить дать.

Она побежала наверх. Ее никто не удерживал. Бокс, где держали Леонида, был пуст.

– Там он, в палате, – с умилением глядя на нее, проговорила пожилая фельдшер, указывая дальше по коридору. Леонид Яковлевич сидел на кровати бок о бок с полковником Румяновым, который уже не собирался отдавать его под трибунал. Перед ними на полу, подоконнике и тумбочке были разложены бумаги Крапкина.

– Это вы хорошо придумали, верно, – удовлетворенно проговорил Румянов. – Но после такого вам лежать надо, а не скакать. Вашу мысль я понял. Идея толковая. Завтра пришлю вам магов, будем досчитывать и пробовать. Вот и Ольга Ивановна в себя придет, и Зоя Васильевна подтянется. Вы ведь привезли сестру, товарищ Крапкина? – не оборачиваясь, бросил он Ноне. – Она в порядке?

– В кузове, – проговорила бесцветным голосом Нона, глядя на примотанную к кушетке, укрытую белым халатом племянницу.

– В каком, мать вашу, кузове?! – взревел Румянов и выбежал. Крапкин вглядывался в лицо жены, словно ища в нем знак того, что все благополучно, страшного не произошло. И тут лицо его побагровело, он схватился за сердце и повалился, хрипя. Белый халат осел на кушетке, обвисли пустые ремни.

– Где?! – взревел во дворе полковник, потрясая найденной в кузове пилоткой с красной звездочкой. – Ох, проклятая порода ваша волчья!

– Помогите же ему! Это оно! – закричала Нона, втаскивая из коридора в палату к мужу ошарашенную пожилую фельдшерицу. – Это «Материнское слово» мстит мне!

– Какое слово? – не поняла та. Подбежала к постели спасенного мага, пощупала пульс, с сожалением покачала головой.

– …мстит, – пробормотала Нона, отступая. – И за что?! За двадцать четыре минуты?! За лопнувшую шину?! За то, что не умею сама колесо поменять?!..