У памяти свои законы

Нюрка устала глядеть в небо, повернула голову и увидела Михаила Антоновича. Он стоял, глядел на нее.

— Ой, — сказала она. — Испугали.

И отвела глаза, не стала смотреть на него — ей было трудно смотреть на него.

— Вот мы и встретились, — сказал он.

Она промолчала.

— Ты повзрослела.

— Конечно, — сказала она. — Прошло столько времени, а с годами люди не молодеют.

— Ты по-прежнему работаешь в трамвае? — спросил он.

— Вы забыли, я работаю на железной дороге. А трамвай, это было давно. Я, наверно, так и умру на своей пустой работе.

— Пустых дел не бывает, — сказал он.

— Бывают. И пустые, и скучные, всякие бывают дела... Я хотела бы что-нибудь делать своими руками...

— Поступай к нам на завод, научим.

— Правда? — спросила она.

— Конечно...

Она взглянула на него и отвела глаза. Она вдруг поняла, что боится смотреть на Михаила Антоновича не из-за стыдливого воспоминания, а потому, что этот человек ей нравится. И, поняв это, Нюрка рассердилась на себя и на него, встала, пошла прочь, к лесу. Он постоял, глядя ей вслед, и вернулся к своим удочкам.

А потом жгли костер, варили уху и пекли картошку. А Нюрка все время — и когда таскала сучья, и когда ела, и когда мыла закопченную посуду — чувствовала в себе ощущение и постоянную мысль, что Михаил Антонович ей нравится и что она не то чтобы хочет тоже ему нравиться, но все делает для того, чтобы ему нравиться, даже помимо своего осознанного желания. И двигается, и говорит будто бы с задней мыслью, хотя у нее и не было никакой задней мысли. Она боялась, что этот пожилой, седой человек подумает, будто она и вправду имеет какую-то заднюю мысль. Она устала от его присутствия и хотела вернуться домой, к Вере Александровне.

Но домой вернулись только к вечеру. Сказавшись, что будет переодеваться, Нюрка уединилась в комнате. Ей было грустно, стыдно чего-то, ей было нехорошо от непонятного беспокойства и ощущения неясной вины перед кем-то. Она подумала, что была неласкова со Степаном, что принимала его большую любовь как должное, а не как подарок судьбы и дала себе обещание беречь его чувства и создавать ему радость хотя бы за то, что он любит ее. Но тут она вспомнила, что сама-то ведь не любит его и едва ли сумеет перебороть в себе эту нелюбовь, которая живет в ней против ее воли. Ненужная чужая любовь — как несчастье, как наказание, куда от нее денешься? Нюрка подумала, что ей только показалось, будто бы она очистилась за сегодняшний день, примирилась с прошлым, решив создавать Степану необходимую ему радость, а на самом деле она еще дальше ушла своими чувствами от понимания бывших забот и настроений. «Ах, Степа, милый Степа», — с тоской подумала она, потому что не знала, как жить и чувствовать дальше.

Ее позвали ужинать, и, сделав веселое лицо, она пошла есть ненужную ей сейчас еду. Она ела, не глядя на Михаила Антоновича, торопясь скорее выйти из-за стола, чтобы не ощущать его присутствия. Но он успел раньше ее управиться с едой и ушел в сад курить. Он был тоже печален и неразговорчив.

Он курил в сумерках сада и смотрел на Нюрку, которая задумчиво сидела на террасе в старой скрипучей качалке. Она была молода, тонка лицом. Шея ее была высока и благородна, светилась белизной юного, чистого тела. И обнаженные руки тоже светились, а желтый сарафан горел в последних солнечных лучах.

Михаил Антонович не так уж часто приезжал в родной дом, где прошло его детство и откуда семнадцатилетним мальчишкой он уехал на завод в Косино, чтобы там научиться сталеплавильному мастерству, встретить будущую жену Катерину и надолго уйти на фронт. Он не так часто приезжал сюда, в этот дом своего детства, но, кроме радости свидания с матерью, не испытывал здесь никакой другой радости, потому что память постоянно воскрешала давние воспоминания.

Скрипнула качалка, а он припомнил, как качалась в ней Лена Максимова, его одноклассница, которую он насмешливо любил первой своей любовью. Лена ушла на фронт и погибла, оставив по себе грустную память. Прогудел паровоз, а он вспомнил отца, огромного мужчину, который нарожал пятерых таких же огромных сыновей и только на шестом, самом последнем, словно бы устал и произвел на свет Михаила Антоновича, человека обыкновенного роста и обыкновенной внешности. Отец работал в железнодорожных мастерских и умер в тридцатых годах совсем еще молодым. Умер он вроде бы и героической, а вроде бы и нелепой смертью. Шел домой по путям, увидел, как навстречу поезду откуда-то выскочила коза, упала на рельсы, путаясь в веревке. Отец кинулся ее спасать и спас, а сам был смят паровозом... Теперь Михаилу Антоновичу было сорок четыре года, по возрасту он уже стал старше своего мертвого отца, но тот детский ужас, который он испытал в страшный день его смерти, то ощущение сиротства и тот отчаянный крик «Папочка!» еще и сейчас жили в нем при взгляде на старые вещи, на старый дом.