У памяти свои законы

В России после войны еще сохранилось немало деревянных городков, бывших купеческих столиц. В городках этих жизнь по-прежнему текла тихая, провинциальная. Над кладбищем, возле старой церкви, кричали вороны, зарастала тиной речка, мост над ней скрипел и прогибался, около чайной разлилась лужа, мужики тыкали друг друга в грудь негнущимися пальцами: обсуждали различные вопросы государственного значения.

В таком городке и поселился Матвей, сняв по недорогой цене комнату у одинокой старухи Андреевны. Не было у него тут ни знакомых, ни товарищей, даже название городка — Залужск— он прежде не слышал: без всякой причины здесь обосновался, не все ли равно, где существовать, лишь бы в тихом, незаметном месте.

К работе никакой он не приспособился, — да и какая работа нашлась бы для него? — получал от собеса пенсию и пропивал ее в чайной, заглушая тоску.

Когда-то в древности Залужск имел свое персональное значение: тут жил князь, много воевавший, укрепивший город со всех сторон насыпными рвами. Был в городе монастырь с тремя церквами, а ныне в монастыре помещался пивной завод, в церквах же — всевозможные склады. Пива в городе было много, им торговали везде.

Особой популярностью пользовалась чайная под номером шесть (где находились остальные пять, никто не знал), которая разместилась на бойком месте — на площади возле рынка, Дома приезжих, сберкассы и всяких других городских учреждений. В чайной номер шесть весь день стоял веселый угарный дух.

Матвей прикатывал сюда на своих колесиках к открытию (кожаными протезами, выданными ему в Казани, он редко пользовался, они натирали культи, а смастерил себе удобную тележку на шарикоподшипниках) и занимал хорошее место в углу, у стены, недалеко от окошка. Вроде бы председательское место: все видно, все слышно и сам у всех на глазах.

Через час чайная набивалась до отказа такими же, как и Матвей, фронтовыми калеками. Кто без руки, кто без ноги, кто с тяжелым ранением в живот или в грудь, а кто без видимого увечья — контуженный или просто получивший болезнь от фронтовых переживаний. Отменная была публика, разговорчивая, веселая, жившая еще военными воспоминаниями и не привыкшая к мирным устоям и порядкам.

Вечером, когда чайная закрывалась, Матвей уже не мог двигаться. Он засыпал тут же, на улице, у порога. Просыпался поздним вечером, осознавал свое состояние, говорил себе самому «скотина» и полз домой, морщась от душевной пустоты и ощущения своей никчемности.

Ночь проходила в беспокойном полусне, в тоске, в укорах совести, в ожидании того утреннего часа, когда откроется чайная и, опохмелившись, он, Матвей, успокоится душой, уйдя от подлинной жизни в пьяную пустоту.

Среди посетителей чайной была одна молодая женщина по имени Клавдия, по прозванию Артиллеристка. Отчего ее так прозвали, никто не знал, и сама она, наверно, не знала: в армии не служила, на фронте не была и навряд ли могла бы отличить гаубицу от обыкновенной противотанковой пушки. Но прозвище не дается без причины, — значит, и в Клавдином прозвании был какой-то первоначальный смысл, который забылся.

Клавдия не так уж часто появлялась в чайной — раз в неделю, не чаще. Кто-нибудь заранее замечал ее из окна, идущую через площадь, и восклицал: «Внимание, Артиллеристка на горизонте», и тогда моментально освобождался столик в углу — постоянное Клавдино место. Если же по незнанию кто-либо продолжал занимать угол, то Клавдия не церемонилась, смахивала закуску на пол, говорила: «Ну, брысь!» — и человек не спорил, покорно уходил, едва взглянув на нее. Так было по первому разу и с Матвеем.

— Сыпь отсюда, — сказала она.

Он возмутился, поднял глаза, и все возмущение его сразу утихло, как только увидел он ее лицо. Лица не было, была обожженная жуткая маска. Матвей испуганно сполз на пол и укатил в другой конец чайной, подальше от несчастной этой женщины, опаленной безжалостным огнем. Говорили, что обгорела она в начале войны во время бомбежки поезда, спасая из огня мать. Но и мать не спасла, и сама едва выжила. Позже на фронте погиб ее отец, и теперь жила она одна, состояла на тихой работе ночным сторожем при городской артели инвалидов, Говорили, будто прежде Клавдия была ничего себе бабенка, даже, можно сказать, привлекательной наружности. Говорили, будто в те времена имелся у нее, как у всякой нормальной девушки, ухажер из ближайшего совхоза «Залужский», хороший, непьющий парень. Однако он не захотел продолжать с ней отношения и даже уехал из этих мест в дальние какие-то таежные края.

С мужской точки зрения его можно было понять: страх внушала Клавдия. Матвей, например, внутренне холодел, когда она появлялась в чайной. Да, наверно, и не он один, потому что все будто трезвели, сникали как-то от ее присутствия.