У памяти свои законы

Она смотрела на него ясными, светлыми глазами. Он нагнулся, поцеловал ее в мягкую щеку.

— Прости меня, Аленушка.

Необходимый человек

(из жития прекраснодушного Серафима Фролова)

Две войны кончились: с немцем одна, с японцем другая, солдат стали распускать по домам — кого куда. Фролов зиму перезимовал в казарме, а уж ранней весной, когда только трава проклюнулась, получил демобилизационные документы, распрощался со своей гвардейской частью и отправился восвояси, на родину. Война занесла его через Польшу, Германию, Венгрию — аж в Австрию, эвон куда! Теперь он двигался в обратном порядке, через Венгрию, Германию, Польшу, как воин-освободитель, гвардеец-герой, распевая венские вальсы на музыку Иоганна Штрауса, изображенного в замечательной кинокартине «Большой вальс». Все солдаты ехали по родным домам, Фролов же двигался в неизвестном направлении: он был один, без семьи и родственников. Родившийся в боевые годы гражданской войны от бойца революционной Красной Армии и от освобожденной из-под помещичьего гнета крестьянки-батрачки, Серафим недолго знал родительскую ласку, ибо осиротел в доверчивом девятилетием возрасте. Он враз осиротел, в одночасье, во время стихийного бедствия — бурного разлива речушки, протекавшей через их деревню. С той поры, оставшись один-одинешенек, он и скитался по земле, по чужим домам, казенным приютам, туда-сюда, не имея ни постоянного пристанища, ни прочных привязанностей.

Однако, хоть и ехал сейчас Фролов в неизвестном направлении, он все-таки двигался к определенной цели. Цель эта была женского пола, звалась Настей (Анастасия Ивановна Силина). Еще при форсировании Вислы Фролова пропечатали в газете, указав его подвиг: он ворвался во вражеский дзот, завладел им, действуя автоматом, и повернул немецкий пулемет в спину убегающим фашистам. Как он совершил это, Фролов не помнил, ибо подходы к дзоту были минированы, простреливались, мышь пробежала бы — взорвалась. Фролов сам себе не верил, что совершил подвиг, но против факта не попрешь, — был Фролов удостоен ордена Славы II степени.

После пропечатания в газете Фролов стал получать много хвалебных патриотических писем от девушек и старых пенсионеров, которые гордились им и призывали к новым героическим поступкам. Среди всех писем Фролов почему-то выделил одно, а почему выделил, и сам не знал, писанное Анастасией Ивановной Силиной. (Двадцать четыре года, не замужем, блондинка, глаза голубые, окончила семь классов и курсы счетоводов.) Фролов написал ей ответ и затребовал фото. Она прислала и в свою очередь затребовала карточку от Фролова. Ее личность очень даже понравилась Фролову, и он послал ей скорый ответ со стихами:

Вы прекрасны, словно роза,
Только разница одна:
Роза вянет от мороза,
Ваша прелесть — никогда.

Но своего фото Фролов ей не послал: не было у него ни одной карточки. К тому времени, когда он снялся у австрийского фотографа, у них с Настей завязалась переписка, Настя стала для него как родная душа. Но когда Фролов наконец отослал ей фото, переписка оборвалась: видимо, не понравился Насте фроловский облик. И действительно, Фролов был не из красивых: носастый, губастый, глаза какие-то растопырки. Одним словом, не дамская мечта. Переписка оборвалась, но фото Анастасии Ивановны Силиной осталось при Фролове. Он хранил его, очень часто любовался и втайне иногда даже прикасался губами со всею осторожностью, чтобы не замусолить.

«Будь что будет», — решил, демобилизовавшись, Фролов и поехал к ней наугад, имея намерение явиться как снег на голову: может, Анастасия Ивановна проявит благосклонность. А не проявит, что ж, дальше двинет Фролов искать себе пристанища.

Поселок, где жила Настя, назывался Елкино. Немец здесь не был, не дошел около ста километров. Кроме мебельной фабрики, делающей табуретки и столы, тут имелась еще артель по производству гвоздей. А другой промышленности не было никакой.

Фролов сошел с поезда и направился искать Настин дом. Женщины смотрели ему вслед: что за воин такой вернулся? Но, не разглядев знакомого, громко гадали, к какому же дому свернет солдатик. А он на улице Железнодорожной свернул к дому номер двенадцать.

На крыше сидел дед, толем латал дыры в проржавевшем железе. Фролов поздоровался, как вежливый, имеющий свое достоинство человек. Дед хотел ответить, но закашлялся. Фролов терпеливо переждал его кашель, спросил:

— Анастасия Ивановна тут живет?

— Хто? Таких тут отродясь не бывало. Может, Настька? Фамилия-то как?

— Силина, — сказал Фролов.

— Ну Настька. Я дед ейный. Покличь, в дому она. Эй, Настька!

Скрипнула дверь, и Фролов увидел на пороге свою несказанную царевну. Она была еще лучше, чем на фото. У него даже в горле пересохло от волнения и радости. Небольшого росточка, сравнительно пухленькая для несытного времени, с черными бровками, маленьким ротиком и пышной прической блондинистых волос — она чудо как понравилась Фролову.

— Здрасте, — сказал Фролов.