У подножия Копетдага

— Что же тебе, баловница, подарит Ковровый союз? Коня или верблюда? — пошутил Иван Федорович. — Ну-ка, дай сюда газету, — догадался он и, быстро найдя нужную заметку, обратился к Покгену. — А ведь о дочери твоей как о знаменитой актрисе пишут. Вот какая она у тебя знатная теперь.

Бахар залилась краской и выбежала из комнаты. А Покген недоверчиво взял газету и долго шептал губами, читая сообщение о соревновании ковровщиц.

— А ведь правда! — воскликнул он наконец. — Совсем теперь зазнается. — И покачал головой, но было видно, что успехи дочери наполнили его сердце горделивым довольством.

МАСТЕРСТВО

Весна принесла радость и Бахар. В тот сверкающий, напоенный ярким светом день, она в числе других девушек стояла у дверей районного клуба и вот тогда-то внезапно ощутила всю прелесть пробудившейся жизни. Ради торжества подружки принарядились — их яркие шелковые платья словно состязались с орнаментом вытканных ими ковров, столько в них было вкуса, так тонко были подобраны цвета и украшения.

Тут собрались представительницы от всех ковровых мастерских района, и было от чего волноваться девичьим сердцам — сегодняшний смотр должен определить результаты соревнования и по достоинству оценить их мастерство. Кому-то достанутся премии, а одной из всех суждено занять первое место по району.

Растворились двери, и вся громкоголосая щебечущая стайка колхозных искусниц очутилась в большом светлом зале, предназначенном для выставки. Каждой хотелось вывесить свой ковер на видном месте, чтобы на него выгодно падал свет, чтобы он сам привлекал внимание, чтобы к нему невольно устремлялись взгляды.

Мысленно оценивая преимущества того или иного простенка, ковровщицы разбрелись по обширному помещению.

Среди девушек и молодух, или, как говорят в Туркмении, — гелин, — выделялась одна женщина постарше. Очки придавали ее морщинистому доброму лицу выражение строгости и проницательности, а полушелковое платье — совсаны — с длинным широким поясом из белой бязи подчеркивало неторопливую размеренность и деловитость ее движений.

Это была Гозель Клычева — руководительница ковровой мастерской колхоза "Новая жизнь". Выбирая подходящее место для работ своих питомниц, она окинула взыскательным взглядом противоположную входным дверям стену, и выбор ее остановился на свободном участке.

Она обратилась к Бахар, стоявшей возле сложенных в углу ковров.

— Неси сюда, Бахар, мы тут расположимся, — приветливо сказала она.

Бахар одобрительно улыбнулась, сверкнув белой полоской ровных зубов.

— Скорее, скорее, Бахар, — торопила ее Гозель-эдже, — пока это место никем не занято…

Они раскатали свернутые в трубку ковры и принялись за дело. Их ловкие, привычные к труду руки так и мелькали в воздухе. Бахар мгновенно понимала, как хочет руководительница разместить ковры, чтобы они лучше дополняли друг друга гармоническим сочетанием орнамента и цвета.

Когда все было готово, Гозель-эдже отошла на несколько шагов и окинула придирчивым взглядом общую картину. Она приказала немного подтянуть середину центрального ковра и слегка опустить край у соседнего.

— Так, так, — приговаривала она. — Еще немного… Теперь там неровно… Тебе, наверно, кажется, что я просто придираюсь, мол, не век им тут висеть… повыше-повыше!.. Вот так хорошо… а того не понимаешь, что комиссия дай бог чтобы на пять минут здесь задержалась. Значит, надо сразу произвести на нее впечатление, показать товар лицом…

К ним подошла высокая смуглая женщина с седыми волосами. Бахар видела ее впервые. Но Гозель-эдже поздоровалась с ней, как со старой знакомой. Очевидно, пришедшая тоже возглавляла мастерскую какого-нибудь колхоза.

Не спросив у Гозель-эдже разрешения, она стала ощупывать вывешенные ковры, и на лице ее появилось недовольство.

— Палас — это палас, а ковер — это ковер, — ворчала она вполголоса. — Жесткие какие!.. Их хоть на крыше расстели, хоть на стенку повесь — все равно паласами останутся… Ну, да комиссию не проведешь, она всему цену знает… На наши хочешь взглянуть? — добавила она тоном снисходительного превосходства.

— Не пристало нам, Гюльсум, приходить сюда со скверными помыслами, — мягко ответила Гозель-эдже. — Лучше, чтобы с наших уст слетали сегодня добрые пожелания.

— Я же не виновата, что у тебя такие ковры, — не захотела мириться Гюльсум-эдже.

Бахар, слушавшая весь разговор, буквально страдала от стыда за эту седоволосую и, казалось бы, умудренную жизнью, а на деле — мелочно-завистливую женщину. К счастью, люди вокруг были заняты своим делом и не прислушивались к ее словам. Только одна миловидная гелин, чей ковер висел по соседству, не выдержала и вмешалась:

— Вы, Гюльсум-эдже, неправильно понимаете социалистическое соревнование. Мы должны радоваться и гордиться успехами друг друга, а не ссориться. Славы на всех хватит, было бы мастерство…

Гульсум пробурчала в ответ что-то неразборчивое и поспешно отошла.