У птенцов подрастают крылья

Как и до революции, каждую субботу вечером гулко, размеренно звонили в соборе колокола, приглашая в храм всех желающих замолить свои грехи. Но большинство горожан шло в церковь совсем не за этим, а просто повидаться друг с другом, перекинуться словечком, а главное — послушать хор певчих. Хор был действительно хороший. Его организовал из любителей пения большой поклонник музыки и других видов искусства пожилой регент Петр Петрович Щеглов. Послушать его хор приезжали даже соседние помещики.

Ходили в собор и местные жители: ведь в нашем городке не было ни театра, ни кино, один только трактир Серебреникова. Там торговали преимущественно крепкими напитками. Оттуда, как правило, «гости» и отправлялись прямо в «кутузку». Иных развлечений в нашем городке не имелось.

Но нас, ребят, все это мало огорчало. С нас вполне хватало речки, леса, полей и лугов. Лучших развлечений мы не искали и поэтому слушать хор Щеглова в собор не ходили.

Удочки, силки для ловли птиц и мечты о настоящем охотничьем ружье — вот что полностью занимало наши умы и сердца. С утра до ночи мы проводили на реке или в ближайшем лесу. За это лето я загорел как негр и, но словам мамы, совсем отбился от дома. Я наслаждался жизнью настоящего деревенского мальчишки.

И все-таки какая-то совсем другая, пусть далекая, но суровая, страшная действительность нет-нет да и давала о себе знать. Прежде всего она заявляла о себе через газеты. Михалыч получал их ежедневно. В них писалось, что все у нас, в общем, обстоит хорошо, что в стране налаживается новый, революционный порядок, что на фронте солдаты в восторге от того, что они теперь свободные граждане и что, мол, рвутся в бой за свою освобожденную от царских притеснений родину.

Правда, тут же как бы вскользь упоминалось, что под давлением превосходящих сил противника нам пришлось отойти на заранее подготовленные позиции и временно отдать то одни, то другой город, но об этом говорилось как-то мимоходом, как о случайном явлении, не могущем омрачить всех наших успехов.

Новый военный министр — Керенский вихрем носился из Петрограда на фронт и обратно. Он произносил перед солдатами-фронтовиками речи, призывая русское воинство остаться верным союзникам и продолжать войну с немцами до победного конца. Солдаты слушали министра, кричали «ура», клялись, что лягут костьми на полях сражения, и рвались в бой.

Так писалось в газетах. Но, кроме газет, даже до нашей глуши доходили совсем иные слухи. Говорили, что на фронте не хватает оружия, боеприпасов, не хватает продовольствия. А главное, что солдаты измучены, не могут понять, ради кого и чего их гноят в окопах, и они хотят только одного: поскорее закончить войну, заключить мир и вернуться домой.

На улицах нашего городка нередко встречались люди в рваных солдатских шинелях, на костылях, с мрачными, изможденными лицами.

Многие раненые попадали лечиться в больницу. Они неохотно отвечали на расспросы о войне, больше отмалчивались, а если говорили, то совсем неодобрительно.

— Ох, что-то не верится мне, что они так уж рвутся в бой! — качал головой Михалыч.

Как-то раз, вернувшись из больницы, он сказал мне:

— Тебя вечером приглашают.

— Кто приглашает, куда?

— Евфросинья. Алеша с фронта вернулся.

— Алеша Попович, — обрадовался я. — Вот хорошо-то!

— Хорошо, да не очень, — невесело усмехнулся Михалыч. — На Поповича он теперь совсем не похож.

— Почему не похож?

— Пойдешь — увидишь. — И Михалыч, помолчав, добавил. — Всё из парня вытянули. И руку на фронте оставил.

— Без руки, Алеша без руки? — сразу даже не поверил я.

— Да, левую по локоть оттяпали.

В ожидании вечера я бродил то по дому, то по саду. Перед глазами так и стоял широкоплечий, с золотистой кудрявой головой сын больничной сиделки Евфросиньи. Он был старше меня лет на десять, товарищем мне быть не мог, и все-таки мы с ним дружили. Он часто делал мне бумажных змеев и запускал под самые облака.

Но особенно пленял он меня тем, что очень здорово играл на гармошке и подпевал при этом. Мы даже вместе с ним пели «Ой, полна, полна коробушка…» и «Из-за острова на стрежень…»

— Какой красивый, — говорила обычно мама, — прямо русский богатырь!

А Михалыч прозвал его Алешей Поповичем и прочитал стихи Толстого о том, как былинный Алеша Попович своей песней заманил к себе в лодку царевну, а потом полонил ее и катался с ней по реке.

Эти стихи я, в свою очередь, прочитал нашему Алеше. Он долго смеялся и все говорил: «Ну какой же я Попович, какой богатырь?! Да и лодки у меня нет, и царевны тоже».

Это была сущая правда. Но все-таки Алешей Поповичем он так у нас и остался.

И вот теперь он вернулся домой с фронта без руки. Михалыч говорит: «Совсем не похож на богатыря». Неужели это правда?

Дождавшись вечера, я отправился в гости. Евфросинья жила в маленькой комнатке неподалеку от больницы. Раньше, когда Алешу еще не забрали в солдаты, я частенько там бывал: мне у нее очень нравилось — чистенько так, опрятно.