У развалин

Вообще, несмотря на произведенное ею на него впечатлніе, на очарованность ею и свою къ ней жалость, Бобрищевъ, былъ развязенъ, простъ, какъ будто они встртились посл недавней разлуки. Но она не могла быть съ нимъ такою. Она многому научилась, многое знала и понимала, но ни мужъ, ни чудный садъ, ни рка, ни развалины не научили ее хорошо владть собою. Онъ называлъ ее «тетей Соней», шутилъ съ нею, цловалъ ея руки. А у нея языкъ не повертывался называть его попрежнему Сашей. Она не называла его никакъ и знала, что если ужъ непремнно придется называть, то назоветъ его Александромъ Николаевичемъ.

Ей было тяжело и непріятно, оттого, что онъ шутитъ съ нею, а главное оттого, что онъ цлуетъ ея руки.

Ужъ на слдующій день посл его прізда она сказала себ, что было бы гораздо, гораздо лучше, если бы онъ совсмъ не прізжалъ. Она чувствовала себя стсненной, совсмъ выбитой изъ своей обычной колеи. Если бы только возможно было, она она стала бы запираться на цлые дни у себя, только бы не встрчаться съ нимъ, не разговаривать, не слышать его голоса, не видть его глазъ, такъ прямо, такъ смло глядвшихъ ей въ глаза.

А между тмъ вдь это былъ тотъ Саша, съ которымъ она когда-то такъ недавно и въ то же время такъ безконечно давно, бгала по аллеямъ и каталась въ лодк, которому она цлыхъ семь лтъ по нскольку разъ въ годъ писала длинныя письма какъ старому другу. Да это онъ, онъ самый! сквозь новую оболочку изящнаго и красиваго человка, она все чаще и чаще начинала узнавать прежняго Сашу. Только зачмъ онъ пріхалъ… и вдь это не недля, не дв, онъ пріхалъ на цлое лто…

Она просто боялась его, хотя и не сознавала этого.

VIII

Стали проходить дни, недли, желаніе Сони уйти куда-нибудь, скрыться отъ Бобрищева, все увеличивалось. Но она хорошо понимала, что никто не долженъ подозрвать ея къ нему отношенія, ея непонятной неловкости въ его присутствіи и еще боле непонятнаго ея страха.

А все теперь складывалось именно такъ, что они бывали вдвоемъ гораздо чаще и на гораздо большее время, чмъ семь лтъ тому назадъ. Сближеніе ихъ росло не по днямъ, а по часамъ — и никакъ не могло быть иначе. Бобрищевъ не хотлъ называть себ чувства, влекшаго его къ Сон; но онъ уже зналъ, что оно не мимолетно, что оно быстро растетъ въ немъ и крпнетъ, что онъ живетъ теперь и дышетъ этимъ чувствомъ. Еслибы онъ былъ старше и опытне, онъ, можетъ быть, подумалъ бы о будущемъ, сталъ спасаться, ухалъ бы. Но, несмотря на свою жизнь въ свт, гд юность очень коротка и люди быстро длаются адептами холоднаго благоразумія, онъ все же сохранилъ въ себ еще много юности.

Когда мысль объ отъзд мелькнула, онъ тотчасъ же отогналъ ее. Разв можетъ онъ теперь ухать, оставивъ ее въ такомъ положеніи, погибающей, тающей, какъ свчка, у этихъ развалинъ?.. Вдь еще годъ-другой подобной жизни, — и она погибнетъ, совсмъ зачахнетъ, у нея сдлается чахотка или что нибудь такое.

Она можетъ быть, да и наврно, не сознаетъ своего положенія. Надо ей открыть глаза, а потомъ открыть глаза и дяд, заставить его подумать о ней, заставить ухать наконецъ изъ Нагорнаго, показать ей свтъ и ее показать свту. Тогда она оживится, станетъ дышать полной грудью, тогда появится прежній здоровый румянецъ на ея щекахъ, и милые глаза ея измнятъ это страдальческое, усталое выраженіе, отъ котораго скребутъ кошки на сердц.

И вотъ, когда прежняя интимность возстановилась между ними, Бобрищевъ, очень ловко и осторожно, коснулся Сониной раны. Онъ началъ съ дружескихъ откровенностей, съ описаній своей жизни, и это дало ему возможность вводить Соню въ такія сферы, о которыхъ она имла, благодаря мужу, совершенно одностороннее представленіе. Она давно догадывалась, на основаніи многаго изъ прочитаннаго ею, что Дмитрій Валорьянычъ черезчуръ пристрастенъ, но теперь передъ нею было живое, осязательное доказательство этого.

И жизнь, и люди вовсе ужъ не такъ отвратительны, какъ увряетъ ея мужъ. Везд, разумется, есть мракъ, даже много мраку; но есть и свтъ. Люди созданы не для того, чтобы уходить въ пустыню; они должны жить среди себ подобныхъ, общей жизнью, съ ея радостями и печалями. Да и потомъ, вотъ Саша разсказываетъ о своихъ разнообразныхъ заграничныхъ путешествіяхъ съ матерью. Онъ столько видлъ, что еслибы ей увидть хоть только половину, — этого бы хватило на всю жизнь для чудныхъ, пріятныхъ воспоминаній.

Она жадно, мучительно слушала, отдавалась этимъ долгимъ разсказамъ.

Теперь она уже не боялась «Саши», а между тмъ ея страхъ, страхъ предчувствія, быстро начиналъ оправдываться. Каждая прогулка по душистымъ аллеямъ сада, каждая бесда у живописныхъ, обвитыхъ хмелемъ и дикимъ виноградомъ развалинъ приносили ей новую отраву. Она была достаточно подготовлена; но все таки еще многаго не сознавала ясно. Теперь она поняла все — и душа ея возмутилась.

Передъ нею встали, во всхъ мелочахъ своего вчнаго унынія, эти послдніе годы ея жизни, годы насильственнаго пустынно жительства. А онъ, ея безсознательный соблазнитель, говорилъ — такъ и сіяя своими манящими глазами: