У светлохвойного леса

Ругающиеся самыми разными непотребными словечками мужики, спустя какое-то время, перестали вызывать у него былое чувство отвращения или осуждения, напротив речь их теперь казалась ему весьма точной и верно отражающей все его внутренние переживания, такие же паскудные и скверные, как обыкновенные речи пьянчуг. В один момент он даже захотел подсесть за какой-нибудь из столиков, чтобы, так сказать, примкнуть к мужицкой беседе, всласть выругаться и так же, как и все гости трактира, поведать о своей никчемной жизни. Однако и здесь опасения насчет непонимания и высмеивания не давали ему сделать шаг на пути к разговору с какой-никакой публикой. И он продолжал сидеть и просто слушать их.

Мало-помалу наливка начала выполнять свое предназначение, и Николаю постепенно становилось спокойно и даже смешно от всего на свете. Ему начали вспоминаться различные забавные ситуации из прошлого. Как он, к примеру, в детстве, привязав к своему поясу ножку сваренной курицы, принуждал бегать за собою двух кошек – Маруську и Аську. Или как он зимой мог сидеть на крыше мансарды и бросать снежки в пьяного Никиту, который зимними вечерами всегда был не прочь согреться коньячком и каждый летящий в него с крыши снежок воспринимал смешными ругательствами и верчением головой в разные стороны, что очень смешило Николая.

Вскоре от нахлынувших воспоминаний у Шелкова сделались тяжелыми веки, малость ослабели руки, но в целом физическая сила совместно с осознанным разумом еще присутствовала в нем. Он протяжно и громко зевнул, зная, что никакие «нормы приличия» в таком заведении он точно нарушить не сможет.

Не в силах больше сидеть в этом душном, пропитанном вонью, драками и сквернословием трактире, он медленно вышел на улицу, дабы впустить в свою грудь немного свежести, поскольку от еще недопитого полностью графина наливки, громкого ора, духоты и терзания испытывал он головокружение, шум в ушах и нехватку воздуха.

Игривый вечерний ветерок небрежно шевелил его растрепанные волосы, а темные надоедливые вороны, сидя на старых крышах, по очереди переговариваясь друг с другом, должно быть гадая, будет ли все-таки дождь или нет, или же просто обсуждая нелепый вид Николая на своем птичьем языке.

По серым аллеям еще бегали, весело крича и смеясь, дворовые дети, которых вскоре должны были созвать родители по домам.

Отдышавшись несколько минут, Шелков решил идти к подвесному мостику, что перекинулся через большой голубо-зеленоватый пруд. Этот мостик находился в трех минутах от старого трактира, соединяя одну не самую столичную часть Петербурга с другой, еще менее великосветской. Однако и на одной, и на другой стороне можно было нередко встретить какого-нибудь статного господина с золотыми часами и кожаными отполированными сапогами или же красивейшую, прелестную девицу, одетую в платье известного французского или английского портного, с перчатками и самой модной в Европе шляпкой.

Седые веревки моста усердно покачивались в такт ветру, и, подойдя к мостику, Николай теперь уже не решался идти по нему, поскольку состояние его явно было не самым стойким для подобного хождения. К тому же он тотчас пришел к выводу, что ему совсем незачем переходить на ту, абсолютно такую же, часть Петербурга. Ведь там находились точно такие шумные трактиры, так же бегали и визжали неугомонные беспризорные дети, валялись на узких улочках пьяные мужики и под ручку разгуливали более-менее состоятельные лица, должно быть, самоутверждаясь таким образом каждый раз в понимании, в каких тусклых районах города они живут и как ярко они тут светятся. А потому, зная, что на той стороне все точно так же, Шелков решил не тратить на нее свое жалкое, бессмысленное время. Вместо этого он решил направиться к берегу пруда, сам себе не объясняя для чего. Там, где находился Николай, мост начинал тянуться с небольшого холмика, а потому, чтобы оказаться у берега, нужно было еще осторожно спускаться вниз. Шелков, даже немного подпрыгивая от напористого воздействия на него крепкой наливки, чуть было не свалился вовсе, если бы его заплетающиеся ноги сами по себе не побежали быстро-быстро вниз. Почти прилетев таким способом к берегу, Николай сел, а вернее, почти упал на темно-изумрудную траву, тяжело дыша. Вскоре он поднялся и отряхнул свои крестьянские штаны.