У светлохвойного леса

– Если все деньги заберете, то скандал учинит, наверняка. Он нервный. Как он тогда кинул одежду-то в меня… – шептала ему Аннушка, выглядывающая у входа. Хотя одежду Николай кинул вовсе не в нее, а за дверь. Но она, по всей видимости, не хотела учитывать столь «неважной» тонкости. Хоть, сама, должно быть, понимала, что с ее стороны это выглядело очень низко.

– Пусть себе скандалит, я его быстро на улицу вышвырну. Кто он такой? И что он может? Какой-то батькин да мамин щенок. Я таких на живодерню вожу, изловив. – Владимир Потапович взял в руки все деньги. Он быстро принялся их пересчитывать. Глаза его горели каким-то страстным огнем, который на мгновение вогнал в страх даже Аннушку. – Пятьдесят, семьдесят… Ишь ты, «работничек Шелков»… Разве что вот, оставлю ему рублей восемьдесят на этот месяц. – Он моментально отсчитал названную сумму и положил ее обратно на тумбочку. – Много ли ему надо.

– Очень сильно ты «любишь» своего племянничка, дядюшка, так любишь, что средь бела дня и денежки его воруешь-то. Не ожидал я от тебя такого. Все же был получше мнения о тебе. – Вдруг резко вскочил Николай не в силах больше терпеть этой наглости.

Владимир Потапович даже на мгновение остолбенел. Аннушка спряталась за дверь. Но уходить не стала.

– Будет тебе бушевать, мне деньги позарез как нужны, а ты живешь у меня, следовательно, должен мне. Сейчас времена сам знаешь какие. Эти твои четыреста три рубля за месяц растратятся. Да ты уж явно ведь и куролесить будешь на них. А дядьке-то что же – шиш? Отец твой хоть раз бы толком помог при жизни своей, ну ты-то уж, раз живешь-то здесь, подсоби дядьке-то родному. У меня приказчик в конюшне в запой ушел, денег не выплатил вчера. Жить-то на что-то нам надобно. На других моих приработках тоже туго сейчас. – Хотя это являлось ложью, так как плату дядюшке всегда выдавали, однако он был приличным сторонником бутылки и последние дни заявлялся домой в самом что ни на есть сатирическом состоянии, тем самым наглядно демонстрируя, в какой «запой» ушел там его приказчик и как туго ему на работе.

У Николая даже лицо покраснело от злости к этому человеку. Он тут же попытался выхватить деньги у Владимира Потаповича.

– Дам тебе рублей девяносто и все, все равно проживание в квартире твоей дрянной дешевле обошлось бы, а остальные мне деньги верни, мне копить их нужно! Уж съеду я скоро, съеду, накопить только позволь!

– Вот уж и не думал, что племянничком-то обиженный останусь! Он мне еще тут сейчас прихоти свои показывать будет! Весь в отца – тот тоже жадный до ногтей был! – Весь раздраженный попятился назад Владимир Потапович. Он все еще держал деньги Николая в руках. – А ведь я тебя приютил… А ты мне вот как…

– Верни сюда сейчас же деньги, «дядюшка родной»! Верни, ворюга! Отсчитаю я тебе, верни только! Не будь бессовестным таким. Фамилия у тебя все же благородная! – Николай вне себя накинулся на дядюшку, отнимая деньги. Избивать какого-никакого, но все же родственника у него в намерениях не было. Однако он так сильно разозлился на Владимира Потаповича, что желал, насколько только мог, отнять деньги, при этом не навредив дядюшке. Разве что невзначай, задевая его урывистыми движениями рук. Но сие никак не наносило ему вреда.

Тот же бесцеремонно и яростно толкнул его в грудь да так сильно, что Николай не удержался и полетел на пол. Несмотря на всю подленькую личность дядюшки, Николай никогда бы не мог подумать, что он способен на рукоприкладство. Он вообще не ожидал от Владимира Потаповича того, что тот мог бы позволить себе пустить в ход физическую силу. Дядюшка так яростно толкнул его, при этом еще, уже менее сильно, пнув. Николаю понадобилось секунд пять, чтобы осознать это. Он тяжело дышал, как загнанный бык. Тело его горело от душевного смятения. Сей дополнительный факт о характере дядюшке был весьма противен Николаю.

– Этого я тебе… Тебе… Тебе… Этой твоей… Твоей… Этой твоей подлости, я никогда не прощу тебе. Слышишь? Никогда не прощу тебе! Ты подл и мерзок. Ничего-то у тебя в душе нет! Ты душу свою деньгам продал, – шептал он, поднимаясь с пола.

– Ты меня еще благодарить должен, что я, по милосердию своему, не оставил тебя бродяжничать по улицам, а приютил к себе. Так что помалкивай, коли на улице очутиться нет нужды у тебя, – уже более спокойно говорил дядюшка, убирая деньги к себе под одежду, поняв, что от нахлынувшей на Николая внутренней боли тот сделался гораздо слабее и уж точно более не полезет отнимать деньги.

– Все правильно, Владимир Потапович говорит, все правильно! – поддакивала своим противным голосом заглядывающая в комнату Аннушка. – Надобно и благодарным быть за милость к тебе.

Владимир Потапович сразу же направился к выходу из комнаты. Когда он вышел, Аннушка закрыла за ним дверь.

Николай Шелков же еще какие-то секунды просто стоял, впившись глазами в эту самую дверь. Сердце его переполняли различного рода неблагоприятные, убийственные для здоровья эмоции, что казалось ему, что они в прямом смысле разорвут его.