У светлохвойного леса

Писклявые лягушки нудно квакали в том месте, и никакая брезгливая дама ни за что не спустилась бы к этому пруду, дабы насладиться природой. В раннем детстве Николай очень боялся лягушек, змей, ящериц и тому подобных гадов, коих он в то время старался обходить стороной. Геннадий Потапович иногда даже мог прилюдно стыдить его за то, что при виде пробежавшей ящерки маленький Николаша бежал к маменьке и прятался за ее длинную ситцевую юбку. Отец в такие моменты огорченно качал головой, приговаривая: «Ну что ты, как девица, боишься всего, ведь просто ящерка пробежала, она сама тебя, дылду такого, боится. А ну отойди от матери и не позорься, ты мужчина будущий, а не баба!» И в такие моменты маленькому Николушке было даже немного обидно от того, что его потерянность и страх отец совершенно не ставит во внимание, а заботится лишь о том, как бы сынишка не вырос позорным трусом. Впрочем, Николай совсем не держал на него зла из-за этого, и впоследствии, спустя много лет он даже находил такие методы воспитания правильными или, по крайней мере, допустимыми.

Николай бросил взгляд на воду, и его поразило то, как сильно она схожа с его внутренним состоянием. Вода была наполовину с тиной, по крайней мере, у берега, и связывалась у Шелкова с ноющей его душой, где тина – уныние и ненависть, отчаяние. Все это изрядно давило на него, и он никак не мог найти даже самого узенького выхода из своих душевных мучений. Ненавидел он теперь не только своего дядюшку и горничную, которые так бессовестно, по его мнению, забрали его деньги, но и Ивана, какого-то простолюдина, который чуть что норовил оскорбить его – сына купца, человека образованного и порядочного. Николай, конечно, считался с тем, что у Ивана было труднейшее и для тела, и для души детство, что не сам по себе стал он таким жестоким, а сделали его таким люди, что, быть может, он и не хочет быть таким, каков он сейчас есть, да только жить уже по-иному не умеет. Однако Шелков тоже, как считал сам, находился уже достаточное количество времени с ранящими его людьми и при этом не имел наглости бросаться на каждого встречного с угрозами или кулаками, дабы выместить всю свою боль или самоутвердиться. К тому же последствия их драк с Иваном порой все еще отражались болью в теле Николая, что тоже раздражало его. До сих пор у него не могли пройти несколько уже пожелтевших синяков на плечах и груди, при виде которых он начинал кипеть, как самый скоростной паровоз. Несмотря на всю свою жалость к Ивану, вспоминая о нем теперь, он тут же начинал воображать, как хорошенько мутузит его за все то, что Иван причинил ему за эти тяжелейшие три недели. И вроде бы от сих представлений Шелкову становилось, хоть на минуту, но легче.

Так же ненавидел он и Мирона с Сашкой, которые совсем не поддерживали его и частенько могли ухмыляться на шуточки Ивана. А Иван, видя, что его речи насчет Николая их забавляют, начинал более стараться, чем только разжигал и без того не потухший между ними огонь вражды. Казалось Николаю, что Мирону и Сашке в работе частенько могло становиться скучно, и они начинали даже сами поглядывать то на него, то на Ивана, как бы говоря: «Давай уж, повесели нас». А тот и рад был стараться да возвышаться хоть при чьем-то содействии. Николай допускал, что мог ошибаться насчет того, что Мирон с Сашкой сами подталкивали на это Ивана, однако в том, что они получали несомненное удовлетворение от задиристых шуток Ивана, Николай был уверен точно.

Ненавидел он и Фроську, которая, как хитрохвостая лиса, вначале хотела наиграться с ним, а потом и вовсе начала прибедняться и обвинять его во всем, что тоже принесло ему много трудностей. В какой-то момент, глядя на эту терпкую вязкую тину, он даже подумал о том, что не нужно было за нее заступаться, когда Иван начал браниться на нее из-за супа, может быть, меньше проблем было бы после, а может и вовсе бы Иван отстал уже от него тогда.

Ненавидел он и того, кто по разгильдяйству или же нарочно спалил имение его: ведь огонь сам по себе не мог вспыхнуть, точно был один или несколько виновников. И теперь из-за них или из-за него Шелков вынужден страдать и мучиться, не зная, что будет с ним далее и будет ли вообще что-то. Он уже даже не строил каких-либо планов на будущее, будучи уверенным, что опять какой-нибудь человек или событие непременно воспрепятствует ему. Весь будучи в гневе и отчаянии, Николай бродил по сырому берегу, слушая голоса лягушек и все еще ощущая вкус алкоголя внутри.