У светлохвойного леса

Затем присев еще на несколько минут, он вдруг резко развернулся к тумбочке, на которой лежали восемьдесят оставленных ему «щедрым» родственничком рублей, и со всей силы ударил кулаком по этой тумбе. От сильного удара его рука тут же покраснела и безжалостно заныла, но Шелков был настолько разозлен тогда, что не обращал на эти телесные ощущения никакого внимания, полностью сосредоточившись на ощущениях внутренних. Он снес эту тумбочку вовсе, затем принялся потрошить кровать, перевернул стол и табурет и чуть было не разбил окно. Картина, разумеется, нарисовалась знатная, причем Шелков был полностью уверен, что никакая Аннушка, разумеется, наводить здесь за ним порядок не будет. Он таки поднял разлетевшиеся по полу оставшиеся деньги и вышел, буквально даже выбежал из квартиры, громко хлопнув дверью. Чем даже заставил вздрогнуть Владимира Потаповича и горничную, находящихся в это время в кухне.

Глава вторая

Облака тесно сомкнулись в единое полотно, и петербуржцы уже начали настраиваться на то, что польет дождь.

Николай сидел в бедняцком трактире, где его соседями по столику являлись далеко не представители дворянства и даже не мещане или ремесленники. Хотя это, пожалуй, было и к лучшему для него и его нынешнего положения. На похудевшем лице его отражалась вся боль и безнадежность от внутреннего ощущения «опущенных рук», на что всем в трактире, разумеется, было наплевать. Вульгарные пьянчуги вели весьма громкие беседы по поводу своих нерасторопных жен, стервозных приказчиков, прекрасной сладкой водки и своей тяжелой жизни. Николай вынужденно был слушателем всех этих курьезных откровений, и порой они казались ему куда несноснее, чем ежедневные ворчания его дядьки.

Шелков медленно подносил к губам стопку крепкой наливки и, резко запрокидывая голову, разом впускал в свой организм жгучее горячительное вещество, за которое любой сторож или извозчик, казалось, был готов продать свою душу. Под одеждой его спокойно себе лежали семьдесят девять рублей и еще несколько копеечек, кои он уже толком не надеялся сберечь. Алкоголь несколько смог усмирить его гнев, хотя временами Николаю очень хотелось встать, перевернуть вверх ножками свой столик и вообще разгромить все, что только имелось в трактире. Однако сии душевные порывы достаточно быстро угасали, и он вновь расслабленно сидел и смотрел на свою несчастную стопку, изредка поднося ее, уже пустую, к губам. В голове его уже не бегали разного рода мысли, теперь разум его был, по большей части, искушен преданием глубокому отчаянию и нежеланию к чему-либо вообще стремиться. Он даже думал о том, что прекратит работать в столярной мастерской, что останется просто жить у дядюшки, в своей комнатушке, покуда тот не вышвырнет его. Тем не менее, спустя каких-то несколько минут стал склоняться он к тому, что работать у Осипа Евгеньевича все же будет и даже не только работать, но и ночевать в мастерской, пока не скопит должную сумму, чтобы хоть арендовать у кого-нибудь квартиру. Затем же решил он, что ночевать все же будет в квартире Владимира Потаповича, но большую часть денег оставлять станет у Осипа Евгеньевича на хранение, а дядюшке будет платить рублей шестьдесят или семьдесят, чтобы тот не возмущался уж. Однако, уже достаточно хорошо зная характер Владимира Потаповича, Шелков понимал, что дядюшке будет недостаточно семидесяти рублей, и вскоре вновь перестал строить каких-либо утешительных намерений.

За первой стопкой через пять минут последовала и вторая. Выпивая, Николай то и дело морщился, стараясь сразу же закусить. Ему было стыдно за то, что даже как следует стойко и «красиво» пить он не умеет. В это время он очень завидовал тем крестьянским мужикам, которые, казалось ему, так сладко выпивают один стаканчик за другим, даже не всегда закусывая, что, глядя на них, появлялось обманчивое желание тоже выпить еще стопочку. Однако от употребленных очередных пятидесяти миллилитров наливки его даже малость лихорадило, и он все задавался вопросом, каким образом все эти мужики имеют такое счастье получать столь сильное удовольствие от этой мерзкой водки… Николай уже и пожалел о том, что заказал так много выпивки сгоряча. Потому как сразу же, как влетел в трактир он, велел трактирному слуге тащить большой графин да три соленых огурца с хлебом, поскольку пить не закусывая был не приучен. Да и в общем-то Николай крепко не пил, разве что по одной стопке в день именин того или иного родственника и то, чтобы уважить человека, а не потому, что ему доставлял сей процесс или результат сего процесса увеселение. К тому же, к людям, которые чрезмерно часто прибегают к помощи алкоголя, он относился с несколько скрытым неуважением. Однако последнее событие напрочь уничтожило у него остатки контроля, и он решил во что бы то ни стало найти хоть какое-то расслабление в том же самом, отвратительном даже для него, алкоголе.

– В принципе наливка не плоха, но все же чрезмерна крепка, как хрен, смешанный с бадягой, зараза! – шептал он, дрожа после третьей стопки.