У вас один общий друг

Билл три года скрывал свою вредную привычку, но теперь решил отбросить притворство. Он зажег сигарету, исчез за углом, а ночевать так и не явился. У него и мысли не возникло остаться ради сестры.

Элис отправилась к себе в комнату, набрала длинный номер папиного отеля на Тайване и, кусая ногти, принялась слушать длинные гудки, доносящиеся через полмира. В глубине души ей не хотелось, чтобы отец брал трубку. Он и не взял. Тогда она оставила сообщение у администратора.

В комнату вошла мама и села на кровать.

– Тебе повезло, – проговорила она. – Ты играешь на рояле.

Элис не поняла, что она имеет в виду.

– Спасибо.

Мама, кажется, не услышала. Она глядела в стену, словно смотрела невидимый телевизор.

– Ты должна добиться успеха, Гуничка, – сказала она и тут же поправилась: – Не просто успеха, а выдающегося успеха. Ты должна обладать самостоятельной ценностью. Муж не придаст тебе ценности – придется добиться ее самостоятельно. Нужно создать ее из того, чего у тебя никто не сможет отнять.

На следующий день Пенелопа отменила поездку в лагерь.

Развод так и не состоялся. Эластичная лента, связывающая Джона и Пенелопу Квик, растянулась на максимальную длину, и теперь они неизбежно сошлись, будто ничего не случилось. Ну почти ничего. Во время размолвки мистер Квик купил маленький дом неподалеку. Сперва он хотел его продать, но потом решил оставить: место хорошее, к тому же есть где разместить книги. Иногда он проводил там по несколько недель. Пенелопа не возражала. Нельзя сказать людям, что они счастливы неправильно.

В то лето Элис еще больше времени проводила за роялем. Зачем пытаться спасти семью, когда Шуман требует твоего внимания? В хаосе «Крейслерианы» чувствовался успокаивающий порядок. Все записано. Старый призрак велит тебе играть ноты, и ты играешь. Дальше – тишина[44].

Элис по-прежнему занималась в маленькой комнате с террасой, а Пенелопа по-прежнему сидела на диване за ее правым плечом. Закончив пьесу, Элис оборачивалась, и мать вознаграждала дочку улыбкой. Однако теперь улыбка изменилась: с виду она выражала поддержку, но на деле за ней скрывалось отчаяние. Музыкальная карьера Элис перестала быть милым увлечением, поводом для приятной беседы в гостях. Она превратилась в поле на игорном столе, на которое миссис Квик поставила все фишки.

– Полный отстой, – вздохнула Элис. – В результате я возненавидела фортепиано.

– Неудивительно, – отозвалась заинтригованная Рокси.

Бар постепенно заполнился местными. Элис, Рокси и Питтипэт заняли столик в углу и не обращали внимания на остальных посетителей.

– Но ты не могла признаться.

– Это бы ее убило. Вернее, чем рак. Я должна была продолжать заниматься музыкой.

– Только не стала, – сказала Рокси.

Кубик льда в стакане Элис уже растаял.

– Не стала.

Летом перед выпускным классом Элис с мамой поехали в колледж Итаки. Местная музыкальная школа – очередная ступень карьеры пианиста; после нее можно стать не просто учительницей музыки вроде миссис Пиджин или исполнительницей популярных мелодий в лобби круизных лайнеров, а выступать на профессиональной сцене. По словам Пенелопы, такая возможность выпадает раз в жизни.

Они отправились в Итаку, и за четыре часа в машине, слушая фортепианные произведения из экзаменационной программы и бесконечные удручающе вдохновляющие речи Пенелопы, Элис поняла, что больше всего на свете хочет оказаться где-нибудь в другом месте и заниматься чем-нибудь другим. Ей предстояло пройти прослушивание у руководителя фортепианного отделения профессора Степлза. Профессору Степлзу предстояло познакомиться с миссис Квик. Миссис Квик знала, что ее дочь поразит профессора. Элис знала, что мать смутит их обоих.

Как и ожидала Элис, Пенелопа вела себя кошмарно – говорила слишком много и громко, чересчур крепко жала профессору руку, до неприличия долго задерживалась в кабинете, не обращая внимания на невербальные знаки.

Как и ожидала Пенелопа, прослушивание прошло прекрасно. Первое, что сказал профессор Степлз, после того как пальцы Элис оторвались от клавиатуры, а нога от педали, было: «Вот это да». По пути домой она заново переживала это «вот это да», купалась в этом «вот это да», наслаждалась реваншем, который ей подарило это «вот это да». А Элис из последних сил старалась выбросить из головы мысль, зреющую уже несколько лет.

Если хочешь коренным образом изменить свою жизнь, и такая перемена причинит боль твоим близким, самое худшее, что можно сделать, – признаться в этом самому себе. Если хочешь причинить меньше боли – не открывай эту дверь, не заглядывай внутрь. По возвращении домой Элис с ужасом поняла, что больше не сможет скрывать: настало время бросить фортепиано.

– Ты немедленно об этом пожалеешь, – сказала Мередит.

– Я не хочу так жить. Жизнь – не только успех в какой-то одной области.

– Не понимаю.

– Не понимаешь или предпочитаешь не понимать, потому что чувствуешь то же самое, но боишься признаться?

Тогда Элис вся горела от ярости. По прошествии времени ей пришлось согласиться: подруга действительно ее не понимала.